Когда уходит земной полубог

Одноглазый барон Герц недаром слыл опытным шахматистом и своим одним глазом заглядывал далеко вперёд. А там впереди у Карла Фридриха, ежели удастся его женить со временем на старшей дочери Петра I, принцессе Анне, маячила для него или его потомков ещё одна, на сей раз царская корона. Таков был знаменитый голштинский прожект.

И, возможно, потому, что Георг Генрих фон Герц уже примерял в Мыслях для золотоволосого мальчика то шведскую, то русскую корону, ему стало казаться, что самое разумное для Карла XII — договориться со своим самым могучим противником, Россией. При этом, полагал барон, с царём Петром можно не только заключить достойный мир, уступив ему невские и ижорские болота за изрядный «эквивалент», но и вступить с ним в союз, а затем с помощью русских отобрать у Дании Норвегию и объединить всю Скандинавию под шведским скипетром. Голштиния же присоединит к себе датский Шлезвиг. Затем, заключив не только мир, но и союз с Россией, Карл XII легко справится с германской мелочью — возвернёт от Пруссии Штеттин и шведскую Померанию, снова заберёт у Ганновера Бремен и Верден, выведет из игры Саксонию. Тот факт, что курфюрст Ганновера Георг после смерти королевы Анны стал Георгом I, королём Англии, Шотландии и Ирландии, мало смущал барона. Согласно его фантазиям, соединённая шведско-русская армия могла, само собой под предводительством Карла XII, легко высадиться в Шотландии, где в горах было много горячих якобитов — сторонников свергнутого короля Якова, и восстановить на британском престоле славную династию Стюартов. Сей план можно было бы считать сумасшедшим, — но мало ли какое из сумасшедших предприятий удавалось осуществить Карлу XII? К тому же претендент на британскую корону, которого якобиты называли Яковом III, уже в 1715 году удачно высадился в Шотландии, где все горные кланы выступили на его стороне. Правда, Лондону удалось подавить потом восстание, но что случится, если претендент явится на британские острова не с небольшим отрядом, а с тридцатитысячной армией, ведомой таким несравненным полководцем, как Карл XII?

Этот фантастический план барон Герц и представил Карлу XII, когда тот после сдачи Штральзунда бежал в декабре 1715 года на лодке-лёдорезке к берегам Швеции. В одном отношении барон рассчитывал совершенно правильно: такой отчаянный план мог понравиться только такому отчаянному королю, как Карл XII. Вернувшись после многолетнего отсутствия на родину, Карл XII и не подумал менять свою политику. Первое, что он сделал: объявил новый набор в армию. Король не отправился при этом в Стокгольм, а остался на юге, в Лунде, где собиралась новая армия и откуда по-прежнему самовластно правил Швецией.

Барона Герца король принял с великой радостью, как один фантазёр принимает другого. Герца не только взяли на шведскую службу, но и сразу предложили министерский пост. К тому же барон в некоторых случаях умел быть реалистом и практиком. Карл XII отчаянно нуждался в деньгах для создания новой армии, и барон взялся ему быстро помочь в этом. Назначенный министром финансов, Герц стал усердно чеканить на Монетном дворе порченую монету, в которой не сверкало золото и серебро, но зато меди было с избытком. Вслед за тем он слетал в Париж и добился новых французских субсидий сроком на три года. После этого успеха Карл XII совершенно уверился в необычайных способностях одноглазого барона и назначил его канцлером Швеции. Отныне барон Герц мог приступить к осуществлению своей грандиозной дипломатической комбинации. Бассевич действовал уже в Петербурге, очаровывая Екатерину и Меншикова, а к царю Петру своим посланцем барон определил сурового прямодушного генерала Ранка.

— Царь поймёт его как воин воина, — отмёл барон все сомнения шведского министерства иностранных дел.

И генерал Ранк поспешил на минеральные воды Пирмонта, что в земле Гессен.

— Главное, внушите царю, что его союзники, пользуясь его покровительством, на деле ведут уже против него подкоп. И в сём предприятии дружно работают и Август саксонский, и Фредерик датский, и особливо Георг английский, — в этом случае фантазёр Герц вещал истинную правду.

НА ЦЕЛЕБНЫХ ВОДАХ В ПИРМОНТЕ

Костлявая старуха с косой смерти одинаково нежданно заглядывает и в убогую хижину, и во дворец. Осенью 1715 года Пётр I почувствовал столь нестерпимые колики в почках, что слёг в постель и в страшных мучениях вызвал даже священника и приобщился Святых Тайн. Несколько дней вельможи в страшной тревоге даже ночевали во дворце, дабы не пропустить развязки. Иные, забегая вперёд, тайком подходили к царевичу Алексею, целовали в плечико. Все важные дела были отложены, и даже в Северной войне наступило затишье. Столь много значила в России воля одного человека: и как показала болезнь, в этом была не только сила державы, но и её слабость.

К счастью, новый царский лейб-медик Роберт Арескин (Арескиным он стал в Москве, а у себя на родине в Шотландии он был Эрскин) сумел победить тяжёлый недуг. Но взял с Петра слово укрепить здоровье, отдыхая на знаменитых лечебных водах Пирмонта. И вот в конце мая 1716 года Пётр инкогнито, с небольшой свитой последовал в Пирмонт.

Западная Германия прямо на глазах оправлялась от долгой войны за испанское наследство: в городах весело и споро работали каменщики и плотники, в полях вёл свою борозду пахарь; уверенный, что урожай не будет вытоптан буйной конницей, мир и покой опустились наконец на эту землю. В белом цвету стояли каштаны, буйствовала сирень в маленьких палисадниках, по вечерам жёлтые весёлые огоньки зажигались в окнах; гостеприимно, настежь, без страха перед солдатскими погромами, были распахнуты двери австерий. Весело было ехать в открытой коляске по омытым весенними дождями дорогам, дышать полной грудью.

Доктор Арескин был умным и внимательным собеседником: закончил знаменитый во всей Европе медицинский факультет в Эдинбургском университете, учён и просвещён, имел в своей личной библиотеке тысячи книг.

Правда, Арескин тоже человек со своими слабостями и страстями, и Пётр знал, к примеру, что его лейб-медик является горячим прозелитом партии якобитов. Пётр даже любил послушать россказни доктора о прошлогоднем восстании в Шотландии под знамёнами Стюартов, но когда Арескин намекал на участие России в святом деле, царь только отмахивался: нам бы войну со шведами поскорее кончить, а не в английские дела соваться!

В Пирмонте инкогнито царя быстро раскрылось, и граф пирмонтский спешно прибыл к знатному гостю и предложил ему свою роскошную резиденцию. Но Пётр наотрез отказался выехать из скромного дома почтмейстера, где расположился с доктором, попом Биткой и двумя министрами-дипломатами: канцлером Головкиным и отпущенным наконец на волю из Семибашенного замка в Стамбуле вице-канцлером Шафировым.

Дипломатов Пётр взял с собой не случайно: по всему чувствовал, что и в Северной войне начался медленный, но верный и долгожданный поворот к миру, когда именно дипломаты, а не фельдмаршалы и генералы будут вершить дела.

Пока что под наблюдением Арескина Пётр зажил в Пирмонте обычной курортной жизнью: принимал пилюли, пил в курзале целебную воду, много гулял в парке. Даже свой день рождения, 30 мая, отметил со своей свитой не вином, а бокалом минеральной воды.

На другой день примчался из Петербурга Сонцев, доставил письмо и презент от Екатерины Алексеевны: бутылку доброго выдержанного бургонского.

За обедом (а обед подавался прямо в комнаты) Пётр самолично распечатал бутылку, посмотрел с насмешкой на красноносого и толстобрюхого попа Битку, жадно облизывающего губы (по приказу царя свита вся пяла кислую минеральную воду), и налил всем по рюмочке. После чего снова закрыл бутылку и спрятал в шкаф.

— Вот так-то, — сказал он Битке, унылым взором проводившему бутылку, — боле нам доктор не велит!

Екатерине отписал с насмешливой лаской: «Письмо твоё получил и презент, но чаю, что дух пророческий в тебе есть, что одну бутылку прислала, ибо более одной рюмки его не велят в день пить: и так сего магазина будет у меня довольно. Впрочем, дай Бог, видеть вас вскоре: вода действует зело, только уже скучно стало!»

Однако долго скучать дела не дали. Сонцев доставил написанное тайными симпатическими чернилами письмо Петьки Кологривова. Бравый преображенец улучил случай и переправил то письмо уже из римской тюрьмы — замка святого Ангела, куда был посажен за вывоз из Рима славной статуи Венеры Таврической.

— Ангельского того страдальца давно потребно вызволить! — рассердился Пётр. И приказал Сонцеву:

— Немедля с молодым Голицыным отправляйся в Италию. Во Флоренции заберёшь спрятанную у нашего персонных дел мастера Никиты оную статую и с великим бережением доставишь в Петербург. И помни; не колодника какого — саму Венеру везёшь! Голицыну же накажи тотчас ехать в Рим и требовать у коменданта Рима, злокозненного кардинала Альгоротти, немедля выпустить нашего посланца из тюрьмы. Ежели кардинал не согласится, пусть Голицын идёт к самому папе, я письмо к его святейшеству дам! И ещё: передашь Никите пансион за целый год. Пока я болел, ему деньги из казны совсем посылать перестали, черти! И повели ехать кончать живописную науку в Париж. Сам же ты твердишь, что всё новое в искусстве является ныне с берегов Сены, куда, как знать, может, я и сам наведаюсь!