Когда выпадает снег

 Диван под ним скрипнул, и я вдруг подумала, какое тяжёлое у этого человека тело, плотное, приземистое, что-то даже бульдожье в нём было. Что-то от уродливой кривоногой собаки, - подумалось мне вдруг.
– Или, может быть, от горгульи.

 Он потянулся за пультом и включил телевизор.

 Мне не хотелось смотреть, но я всё же повернулась к экрану. В каком-то смысле он был прав, включенный телевизор немного снимал напряжение. Как будто мы были уже не одни в квартире.

Он убавил звук почти до минимума.

 Я ожидала увидеть какую-нибудь гадость, и была почти готова к этому, но на экране было только замерзшее море, нескончаемая белая плоскость с вмерзшим в лёд кораблём. Надпись на борту, кажется, была сделана по-русски. Его экипаж, в парках, с бородами, с обросшими обветренными лицами, толпился у борта.

 Я глянула на Анатолия, но он смотрел не на меня, а на экран. Нос у него, видимо, был когда-то сломан, может быть, даже не один раз, и в профиль это было заметнее. Кожа казалась плотной и сероватой, словно резиновая. Где-то я уже видела такое, но никак не могла вспомнить, где. Это было какое-то нехорошее воспоминание, почти тошнотворное. Я постаралась его отогнать и тоже уставилась на экран.

 За бортом, на льду, кто-то был. Фигурка казалась маленькой на поверхности замерзшего океана, и всё же, было ощущение, что он неуловимо больше человека. Не в три, и даже не в два раза, может быть, раза в полтора. Это было навязчивое ощущение, но вокруг не было ничего, с чем бы можно было его сравнить. Ни моржа, ни белого медведя, ни полярной крачки. Только сияющая белизна и пустота. Должно быть, это был какой-нибудь ужастик или триллер.

 Диван снова скрипнул, и я замерла, вперившись в экран. Я видела, этот Анатолий тоже снял обувь, его ботинки свалились на пол, и я скосила глаза на его ноги. Пальцы его ног были бледными и тоже какими-то кривоватыми, хищными.

 На экране команда корабля уже беззвучно бегала и суетилась на палубе, разевались в безмолвных криках рты. Камера подрагивала, временами мелькали помехи, как при любительской съемке. Я не видела ни начала этого фильма, ни завязки, но намертво прилипла к экрану.

 Глазами было не уловить движения, но существо за бортом было всё ближе. Оно вошло в синюю тень корабля и подняло голову.

Щёлкнул пульт, и экран погас.

Я застыла, сердце, кажется, пропустило удар.

 - Хочешь ещё выпить? – спросил он.

 Я покачала головой.

 Каким-то медленным движением он взял мою руку, подержал, словно взвешивая, повернув ладонью вверх.

 - Что это? – спросил он.

Я глянула на руку, словно она была чужой. Вся ладонь была в синих разводах, рисунок было почти не различить, остались только контуры в чернильной синеве.

 - Да это в школе. Делать было нечего, - я попыталась прочистить горло, чтобы голос не звучал так хрипло. – Почти стёрлось.

 Он потер пальцем мою ладонь, словно пробуя стереть один из рисунков. То ли потёр, то ли погладил.

 Теперь, когда телевизор был выключен, мне показалось, что в дверь стучат, но он словно бы не слышал этого. Я осторожно высвободила руку. Стук стал слышнее.

 Анатолий резко встал и вышел из комнаты, я слышала щелканье замков, потом чей-то голос. Мне показалось, голос был женский, потом дверь захлопнулась, и я почему-то подумала, что это Антон мог выследить меня здесь.

 Я хотела подойти к двери и проверить, но осталась сидеть на месте.

 Время шло, но никто не приходил.

 Я встала и подошла к окну. Падал снег. Впереди, за рекой, был Белый Дом, за ним – крыши и крыши, и где-то рядом с американским посольством над крышами поднималась колокольня православной церкви. Левее высотные дома обозначали течение Нового Арбата. Горели огни, но, это была всего лишь городская подсветка. Было светло, как днем, но это был неживой, обезличенный свет. С таким же успехом город мог вымереть.

 Иллюминация над центром города давала зеленоватый отсвет в небо, но само небо не имело цвета, не имело глубины, было неопределённо-тёмным. Внизу чернела река, мешанина из мутных, и тоже зеленоватых, пластин нового льда.

 Я прижалась щекой к стеклу и посмотрела вниз. Звуки с дороги, с набережной, не достигали окна, я слышала только тихое шуршание песка под моими ступнями. Ноги у меня совсем окоченели, и меня снова понемногу начал пробирать озноб. Я чего-то боялась, сама не понимая, чего именно.

 Я отвернулась от окна, подхватила свои вещи и вышла в коридор.

 В глазок была видна лестничная клетка, такая белёсая, далёкая и пустая, какой она бывает только сквозь изогнутую мутную линзу дверного глазка. Как будто иллюминатор в космическом корабле.

Снаружи, за дверью, было всё так же тихо, потом я услышала дребезжащий звук лифта. Я надеялась, что он где-нибудь остановится, но лифт проехал предпоследний этаж и поднимался. Потом двери открылись, и я увидела его. Приземистый, с безжизненными, как пакля волосами, с неподвижным остановившимся лицом. Почему-то вообще страшно смотреть в лицо тому, кто уверен, что никто его не видит. Оно как будто теряет человечность.

 Щёлкнул замок, хлопнула дверь.

 Я сидела на диване и пыталась дышать ровно, пыталась не выдать себя.

 Он вошёл и остановился на пороге.

 Я подтянула колени к груди, и обняла их руками. Меня трясло от холода, и от того, как он смотрел на меня, мне не становилось легче.

 Я встала, сердце стучало у меня где-то в затылке. Мне следовало сказать, что мне пора, взять рюкзак и пройти к двери, но я не двинулась с места. Это было как паралич воли. Он смотрел на меня, и я цепенела.

 Он подошёл и рухнул на диван, обернулся и снова посмотрел на меня. Взгляд у него был странный, он то ли видел меня, то ли не видел, но зрачки у него были огромные, глаза от них казались чёрными.

 Я подняла со столика бутылку, отвинтила крышку и глотнула, пролив часть на себя.

 Тепло, от того, первого, глотка, разлившееся по телу, теперь словно хлынуло в голову. Я села на диван, стараясь сдержать накатившую тошноту.

 Я вдруг, совсем некстати, вспомнила, о чём хотела его спросить. Почему он тогда решил, что я хочу покончить с собой? Я помнила, что хотела спросить именно это, но теперь этот вопрос казался незначительным, даже глупым. Мне вдруг показалось, что он и не помнит меня вовсе. Вообще не узнал меня.