Когда выпадает снег

 От снега в лесу было холоднее, чем в городе, словно я была теперь в огромной морозильной камере. Скоро джинсы у меня промокли до колен. С тех пор, как я сошла с тропинки, кажется, прошло много времени, и я давно перестала понимать, куда иду.

 Когда я вышла обратно на аллею, там уже никого не было. Должно быть, сдвоенный урок закончился, и мой класс вернулся в школу.

 Ноги у меня были сырые, я вся продрогла.

 Я побрела к метро, потом пошла быстрее, потому что только так и можно было согреться. Почему-то теперь мне не хотелось оставаться одной, и я позвонила Антону.

7.На окраинах

 Выходя из метро, я снова увидела рядом с Антоном Пашу, но тот только пробурчал «привет», и больше не обращал на меня внимания. Вроде как, терпел меня рядом с собой.

 Мне было до того муторно, что не хотелось ни с кем-то воевать, и я порадовалась, что у Паши тоже не воинственное настроение. Когда я мирюсь с кем-то, я обычно начинаю любить этого человека больше тех, с кем никогда не ругалась, и я, кажется, готова была полюбить и этого Пашу. Не то, что бы он мне теперь нравился, но иногда достаточно, чтобы человек просто перестал на тебя бычить.

 Я так и не поняла, зачем мы поехали к Паше домой. Должно быть, на улице было просто холодно, а податься больше было некуда. Кажется, мы ехали то ли по серой ветке метро, то ли по зелёной. Помню только, что на юг, и что в какой-то момент поезд выехал на поверхность, мелькнул забор с колючей проволокой и потом река, узкая в этом месте, как канал. Мы словно переехали какую-то границу.

 Когда мы вышли из метро, уже зажглись фонари, и в мешанине падающего снега, света фар и шума проезжей части я не обратила внимания, на какой троллейбус мы сели.

 Антон с Пашей гоготали всю дорогу, видимо, не считая нужным развлекать меня разговором, только Антон время от времени, почти не оборачиваясь, клал мне руку на плечо, притягивал к себе или ещё каким-нибудь подобным образом обозначал, что я с ним. Мне было стыдно перед людьми, сидевшими в троллейбусе – и за громкое ржание парней, и за эти демонстративные тисканья, - и я старалась ни на кого не смотреть. Я смотрела на мелькавшие за окнами огни и снег. Огни и снег, и больше ничего за ними не было видно.

 Едва мы сошли на остановке, как тишина и тьма обступили нас. Целый лес многоэтажек громадами уходил в темноту, и россыпи горящих окон беспорядочно висели над нами в этой темноте.

 Мы вошли в подъезд, и Паша вызвал лифт. И снова я не запомнила, ни этаж, ни номер квартиры, хотя обычно никогда настолько не забывалась в незнакомых местах.

 За окнами был мрак и холод зимней ночи. Я уткнулась лицом в самое стекло, чтобы разглядеть снаружи хоть что-то. Далеко внизу белела земля с фигурками машин, присыпанных снегом. Я в одиночестве бродила по квартире, открывая все двери подряд. Паша с Антоном устроились в комнате перед телевизором, но даже на кухне посуда в шкафах звенела от их гогота.

 Первое, что я почувствовала, приоткрыв дверь той комнаты, был запах. Кислый и затхлый. Потом в свете, падающем из коридора, я увидела на диване человеческую фигуру. Фигура чуть пошевелилась и застонала во сне, прикрывая вялой, тощей, как стебель, рукой глаза. Седые лохмы торчали из-под этой руки. В узкой комнатёнке, заканчивающейся окном, только и было места, что для двух кроватей и узкого прохода между ними. Вторая кровать пустовала. Окно было закрыто, но в комнате держался мороз, как в нежилом помещении.

 За моей спиной послышались шаги, и Антон, - я узнала его, не оборачиваясь, по тени и по этим рукам, которые без конца по мне сегодня елозили, - появился за моей спиной. Он снова взгромоздил мне руки на плечи. Антон был сегодня назойливее, чем раньше, и это меня смутно тревожило и напрягало. Я вывернулась из-под его рук и кивнула в сторону дивана.

 - Кто это? – спросила я.

 - Пашкиной матери сожитель. Ну, я думаю, они только бухают вместе и всё такое, – не заботясь о громкости, ответил Антон.

 - Пашка его уже пару раз ебашил по пьяни стулом. Но этот, - он кивнул на старика, - так и не вспомнил. Просыпается типа: откуда, на хуй, у меня синяки?..

 Антон засмеялся, очевидно, эта история рассказывалась уже не раз и всегда с неизменным успехом.

 Антон заглянул мне в лицо. Кажется, мое тихое настроение и смущало его, и радовало.

 - Он говнится, когда пьяный, бред всякий несёт, - чуть смущенно пояснил Антон. Он взял меня за руку и потянул прочь. – Да забей, Пашка же не сильно, так только, - добавил он.

Мы вошли в большую комнату, и Антон потянул меня на кресло рядом с собой. Пашка валялся на диване и пялился в телик. Я мало прислушивалась к их разговору, или к тому, что должно было так называться. Меня клонило в сон. Грохотала музыка, странно контрастируя с молчанием морозной ночи за незавешенным окном, но в этом грохоте, как в чём-то обволакивающем, было почти уютно. Снег, кажется, прекратился, и ночь за окном была тёмной.

 Рука Антона непрерывно двигалась, то приобнимая меня за плечи, то поглаживая по плечу, то опускаясь на талию. Мне хотелось сбросить эту руку, но почему-то я была уверена, что это только позабавит Пашу, и мне не хотелось привлекать к себе его внимание. Молчащая ночь за окном как-то давила на меня, и мне хотелось только, чтобы до утра не успело случиться ничего гадкого.

 Может быть, я всё-таки задремала: я даже не сразу поняла, как в комнате вдруг очутился старик. Загораживая лампу, он нависал над нами всклокоченной головой, огромной и страшной в ореоле света. Я дёрнулась, и едва не свалилась с кресла.

 - Знаешь, что с крысами делают? – орал Паша, пихая его в грудь.

Я уставилась на Пашу. Мне казалось, он не злится по-настоящему, то есть он, может быть, и ненавидел старика в общем, но не в данный момент. Я видела по его лицу – ему нравилось это, хотелось драки, хотелось избить кого-то.

 Старик качался, едва держась на ногах, и что-то бессвязно бормотал, размахивая руками.

 – Ты ж сидел, не отучили тебя там крысятничать?!

 Паша с видимым удовольствием пихнул его в грудь ещё раз, и старик начал заваливаться на нас. Я невольно поддалась чувству гадливости и отшатнулась. Антон выставил руки и оттолкнул старика, чтобы тот не свалился прямо на меня.

 - Кто у своих-то ворует? Ты, урод? – не отставал от него Паша. – Скажи мне?

 Дед что-то мычал в ответ.