Когда я был маленьким, у нас была война

Бабушка Марфа говорила, что за это Мусе будет большое счастье в жизни. Вот это счастье в лице дяди Вани вместе с поросенком к ней во двор и явилось. Дядя Ваня сразу влюбился в Мусю и попросил нашу маму, чтобы посватала ему невесту. Перед этим он, конечно, посоветовался со мною и Эдиком, мы все правильно и подсказали. У калмыков-то все делается совсем не так.

Когда отпраздновали свадьбу, и дядя Ваня переселился к Мусе, у Шерстюка настала совсем счастливая жизнь. Воинская часть по-прежнему возила зерно на элеватор, так что еды хватало и Шерстюку, и молоденькой свинке Машке, которую дядя Ваня купил ему в компанию. Зимой Шерстюк по улице бегал мало. Во-первых, холодно, а во вторых, страшно выпускать. Вдруг на кого набросится? Шерстюк все больше походил на дикого кабана, и папа даже советовал отпилить ему клыки. К счастью, в гости приехал папин боевой друг Шерстюк и сказал, что намерен забрать своего тезку домой. К ним поступила заявка на отлов диких свиней, за которых обещают дорого платить. За такие деньги можно купить на базаре уже откормленного кабана.

Так оба Шерстюка от нас на грузовике и уехали. Один в кабине, другой в кузове. Мы с Эдиком даже плакали, а Колька Кукса угостил своего врага куском кукурузной лепешки.

Все были уверены, что на этом история с полудиким кабаном и закончилась, но не тут-то было! Летом молодая свинка принесла дяде Ване и Мусе одиннадцать полосатых, словно колорадские жуки, поросят. Понятно, ни сала, ни мяса от таких зверей не дождешься. На базаре тоже не продашь. Муся ругалась и говорила маме, что этот Шерстюк подсунул им большую свинью, а дядя Ваня выспрашивал у папы адрес боевого друга. Нужно было узнать, не согласится ли он забрать и детей своего тезки?

Кого спросить?

Моя младшая сестричка Аллочка умирала целый день. Она всегда была очень слабенькой. Половина ее жизни пришлась на войну, половина на голод. О том, что она скоро умрет, все знали давно. Но это почему-то не пугало. Когда бабушка Марфа принесла ей кусочек белого хлеба, мы с Инной украли половину и съели. Инна так и сказала:

— Зачем он ей? Все равно скоро умрет.

Но в то же время Аллочка больше всех любила Инну и, когда умирала, все время звала:

— Иня! Иня!

…Наконец, когда в хате уже засветили лампу, бабушка Марфа положила руку Аллочке на покрытую редкими белыми волосиками голову и сказала:

— Ну, слава Богу, кажется, отмучилась. Уже отходит.

Мама и Лида заплакали, а мы с Эдиком подобрались поближе, посмотреть, куда отходит наша сестра? А та вздохнула, в последний раз позвала «Иня!» и затихла навсегда. Худенькая, тоненькая, с мягким словно лен пушком на голове. Такой вспоминают ее сегодня Лида и Инна, такой вспоминаю я…

В тот день у нас в селе было еще двое похорон, поэтому кроме нашей семьи у Аллочкиной могилы никого не было. Ямку забрасывали папа и бабушка Марфа.

После похорон я долго лежал в траве за хатой и смотрел в небо. Было оно высокое и синее. В воздухе серебристыми искрами плыли паутины. И сейчас мне в эту пору тоскливо. Сколько провожаю бабье лето, сколько и прощаюсь с Аллочкой.

Самое обидное, что скоро мы покинули село и на могилу Аллочки больше не попали. Уже взрослым я пытался найти хотя бы кладбище, но его давно распахали под кукурузу.

Помните у Николая Рубцова?

«Где тот погост, вы не видели? Сам я найти не могу. Тихо ответили жители: „Это на том берегу“»

Так ему хоть было, у кого спросить. А у кого спросить мне?

Крестная

У нас в селе у каждого ребенка кроме настоящих родителей были еще и крестные. Они тоже считались каждому из нас папой и мамой, а нашим родителям доводились кумовьями. Крестные приносили нам гостинцы, дарили на день рождения рубашку или штаны, у крестных можно было отсидеться, если устроил дома беду, и тебя разыскивают с хворостиной по всему селу. К крестным в первую очередь несли на Рождество кутью, под окна к ним бегали щедровать и колядовать. Там нас любили, там ждали и всегда были рады.

Моего крестного отца Лёню-летчика-самолетчика, когда я был совсем маленький, сбили над Испанией, и я помню его совсем мало. А вот крестную маму люблю до сих пор вспоминаю похожие на пшеничное перевесло, уложенные венком косы, вышитую крестиком кофточку, теплые и красивые руки. Даже сережки-сердечки в ее ушах, как сейчас, вижу.

Была она, как и родная мама, учительницей. После семи классов их отправили на курсы в Бердянск, затем назначили в наше село учительницами. Обеих звали Галинами, обеим было по шестнадцать, обе были на селе самыми звонкими певуньями и, конечно же, красавицами. Мама очень рано вышла замуж, обзавелась детьми, и никуда ездить не могла, крестную приглашали выступать в ансамбле и даже возили в Полтаву на Сорочинскую ярмарку.

Но больше всего было разговоров, когда моей крестной доверили поднести хлеб-соль приехавшему на пуск Днепрогэса всесоюзному старосте Калинину. От нашего села до Запорожья больше ста километров, и везде сколько угодно красивых девушек, но пригожей моей крестной не нашлось.

Там она и познакомилась с военным летчиком Лёней Бражко. Лёней-летчиком-самолетчиком, как его кликали в нашей семье. Вскоре возле нашего села сел истребитель с большими красными звездами на крыльях и увез крестную под Бердянск, где стояла его воинская часть. Наверно, это было не так уж далеко, потому что они часто гостили у нас, а когда я родился, приехали к нам в гости.

Мать моей крестной баба Сахниха была настоящей ведьмой. Как в сказках, у страшных и злых колдунов обязательно были красавицы дочери, так и у огромной и черной Сахнихи была похожая на принцессу дочь.

То, что Сахниха ведьма, знали все. Рядом с ее хатой находили круги сплетенных в жгут пшеничных стеблей, узелки с сушеными ящерицами, а однажды, когда дед Сначук набирал воду из Сахнихиного колодца, в его рубашку вцепилась летучая мышь. Он не мог ее оторвать, пока не перекрестился.

Сахниха могла напустить на человека порчу, отбить у коровы молоко, сделать так, что курица запоет по-петушиному, а петух начнет нести яйца. Ее боялись и наказывали детям не давать Сахнихе даже соломинки. Если возьмет эту соломинку без спроса, ничего плохого сделать не сможет, а вручишь своими руками, можешь прощаться с белым светом. Еще говорили, когда Сахниха умрет, ее дочь Галя станет ведьмой. Известно, такая красота никому даром не дается.

Но может, это выдумки, а причина в том, что Сахниха болела астмой. От этого ее глаза были навыкате, а когда говорила, из горла вырывался такой хрип, словно там, и вправду, таилась нечистая сила.

В холодную пору она чувствовала себя сносно, но чуть затеплеет, начинала задыхаться. Летом спала только на свежем воздухе, к тому же сидя. Чаще всего у колодца рядом с хатой. Сядет на землю, прислонится к срубу и дремлет. Кто-нибудь придет ночью за водой, наткнется на Сахниху и, понятно, испугается. Потом начинает сочинять всякие истории.

Крестная очень переживала за свою маму, возила в больницу, но там она совсем задыхалась и просилась домой. В такие дни крестная ходила, как в воду опущенная, и никакими уговорами на гулянку ее не затащить. Но если со стороны Новокарловки тянуло холодным сивером, баба Сахниха оживала, и тогда в хате мою крестную не удержать даже конями. А как она пела! Ее песни собирались слушать из Новоселовки, Федоровки и даже Вишневого.

…У нас на Украине до сих пор верят, что девушка может напеть свою судьбу. Наверное, это и случилось с моей крестной. Любимой песней у нее была: