Когда я был произведением искусства

На его место поставили человека, абсолютно лишенного художественного образования, но который имел непревзойденный опыт в вопросах охраны и безопасности и славился неукоснительным соблюдением устава.

Когда господин Дюран-Дюран твердым шагом вошел в мою комнату, я сразу же понял, что в мою жизнь вторгся злейший из моих врагов. Тайная и счастливая сторона моей жизни рушилась на глазах, и самое худшее было, по всей видимости, еще впереди.

— Во-первых, я втрое увеличиваю численность охраны. Затем я требую, чтобы объекту вживили электронный чип для опознавания его месторасположения. Наконец, я буду ходатайствовать перед начальством, чтобы к этому произведению искусства были приставлены двое специально выделенных реставраторов: один — диетолог, следящий за тем, чтобы материал не растолстел, другой — тренер по гимнастике, отвечающий за то, чтобы это творение всегда было в форме для оптимального несения службы. Что касается жилища для него, я предлагаю устроить спрятанную от глаз посетителей камеру на том же этаже музея, где выставлена скульптура. Еду будут подавать ему через решетку.

— Но я же свободный человек, а не заключенный, — возмутился я.

— Вы — собственность государства. И у меня на этот счет есть все необходимые документы.

— Нельзя так обращаться с человеком.

— Да в вас мало что осталось от человека. И, в конце концов, вы подписали отречение от вашей человечности в пользу Зевса-Питера-Ламы. Могу предъявить вам копию этого документа.

— Но с тех пор прошло так много времени, и я…

— А я и не спрашиваю вашего мнения, равно как и не уполномочен информировать вас. Я просто объясняю своим подчиненным, каким образом будет организована наша работа.

Когда, после перерыва, музей открылся вновь, Фиона с самого утра уже поджидала меня. Как только схлынула волна юных посетителей, которые пришли на экскурсию целой школой, она подошла поближе ко мне.

— Адам, я консультировалась с адвокатами. Они в полной растерянности. По их мнению, тебя нельзя считать человеком.

— Но я же говорю, думаю, люблю.

— Да, конечно, все это так. Но ты составил с Зевсом контракт, согласно которому становишься произведением искусства. И потом, ты оказался предметом целой серии коммерческих сделок. Но самое главное то, что ты отныне стал собственностью государства. А адвокаты опасаются вести тяжбу против государства. Они все заверяют меня, что выиграть у государства невозможно. Все, кроме одного.

— Кого же?

— Мэтра Кальвино. Он готов рискнуть.

— Приведи его ко мне.

— Он говорит, что сначала надо подать жалобу в суд.

— Я напишу заявление.

— Ты даже это не имеешь право сделать. Юридически у тебя нет никаких прав. Ты больше никто, Адам. Кроме меня и моего отца, никто не воспринимает тебя человеком.

Ворвавшаяся в зал очередная волна посетителей смыла Фиону.

28

Неужели на меня свалились новые неприятности? Может, я подхватил какой-то вирус? Или в моем ежедневном пайке вдруг оказалась какая-то зловредная бактерия? Лихорадка терзала меня, нанося удар за ударом. Холодный. Потом горячий. Я дрожал так, что мои зубы не попадали друг на друга, пока не свалился к закрытию музея со своего подиума без всяких чувств.

Предупрежденный охранником, Дюран-Дюран явился в мою камеру, пощупал мой пульс, измерил температуру, после чего презрительно просвистел:

— Обычный вульгарный грипп. Ничего страшного. Я дам вам лекарство, которое сам принимаю в подобном случае.

Свои слова он подкрепил многозначительной гримасой: «Вот видите, я вовсе не насмехаюсь над вами, я лечу вас как человека. Так чего вы постоянно жалуетесь?». И заставил меня проглотить что-то похожее на кусок гипса со вкусом лимона.

— Принимайте его по мере необходимости. Это превосходное средство от гриппа.

Лекарство действительно мне немного помогло. Дрожь постепенно утихла в последующие дни, оставив после себя лишь некое глухое недомогание.

В скором времени меня навестила Фиона с мэтром Кальвино.

Воспользовавшись рассеянностью охранников, знаменитый адвокат несколько минут пытал меня вопросами, стараясь найти в моих нынешних условиях жизни хоть какую-то зацепку, которая помогла бы запустить судебный процесс.

Мэтр Кальвино излучал бешеную энергию, как это частенько встречается у низкорослых людей. Свои коротко подстриженные волосы он тщательно приглаживал гелем, видимо, пытаясь скрыть свои отчасти африканские корни. Зычный голос, слегка хрипловатый из-за пристрастия к табаку, вырывался на свободу из мощной груди, обрушиваясь на собеседника сладко вибрирующими звуками виолончели. Чтобы он ни произносил, его слушали зачарованно, покоряясь глубоким и гармоничным переливам тембра, который, словно некое колдовское искушение, приковывал к себе внимание собеседника.

Во время нашей беседы я изредка бросал взгляд на Фиону, которая выглядела чрезвычайно бледной. Неужели и она захворала?

— Нет, ну просто непостижимо, — сказал в заключение адвокат, — я прекрасно вижу, как можно раскрутить это дело, но не знаю, от чего плясать. Нам не хватает лишь предлога для судебной жалобы.

Тут мэтра Кальвино перебили подбежавшие к нам охранники:

— Прекратите разговаривать с произведением искусства!

— Прошу прощения, — пришлось оправдываться адвокату.

Они с Фионой перешли в другой зал, затем, подождав, когда охрана вновь ослабит бдительность, вернулись к моему подиуму.

В этот момент Фиона вдруг зашаталась и мягко осела на пол.

Спрыгнув со своего подиума, я бросился к ней.

Она была в обмороке.

Склонившись над ней, я принялся осыпать ее поцелуями, шепча при этом самые нежные слова.

И тут же в мои плечи вцепились руки охранников.

— Скульптурам запрещено без разрешения спускаться со своего постамента!

— А ну-ка пошли к чертовой матери, или я заложу вас и расскажу начальству, что вы курите на службе.

Мои угрозы возымели действие, поскольку охранники принялись энергично чесать затылки.

В это мгновение Фиона приоткрыла веки. Улыбнувшись, она посмотрела на меня, показав рукой на свой живот.

— Теперь я частенько падаю в обморок.

Я не мог поверить своим ушам. Фиона кивнула:

— Да, я беременна.

Я застыл, ошеломленный свалившимся на меня известием. Прилив слез, теплых и влажных, переполнил мое горло, волна переживаний накрыла меня, и, задыхаясь от волнения, я рухнул рядом с Фионой. Рыдания душили меня.

Вдруг за моей спиной раздался радостный звонкий голос мэтра Кальвино.

— Она беременна. Вот и выход!

Мы с Фионой повернулись к нему и, продолжая заливаться слезами, с недоумением уставились на него. Солидный адвокат скакал вокруг нас, пританцовывая, как мальчишка.

— Ну, конечно же, как же я раньше не догадался! Фиона подаст жалобу в суд на том основании, что отцу ее ребенка препятствуют исполнению своих родительских обязанностей. Процесс в наших руках!

29