Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Уставшая и счастливая, я прижалась к Биллу и облегченно вздохнула.

– Я дам им пять минут, а потом пойду спасать Шахиру, – сказала я ему.

В конце концов я утянула Шахиру от Зана и Верити и отвела ее в отведенную ей комнату, быстро показав сначала дом. Девочка не спала в самолете, поэтому я протянула ей уютный зеленый халат, купленный специально для нее, и ночную рубашку.

– У тебя есть пара часов, отдохни до приезда твоих крестных.

Когда она переоделась, я укрыла ее легким пуховым одеялом. Целуя ее и гладя по щеке, я постаралась запомнить этот момент, по-прежнему сомневаясь в реальности происходящего. Когда впервые за четырнадцать лет я прошептала ей на ухо пожелания доброго отдыха, как в детстве, на мои глаза снова навернулись слезы.

– Сладких снов, милая, благослови тебя Господь. Я люблю тебя бесконечно.

Остаток дня прошел в счастливой суматохе: шарики, «тетушки» со слезами на глазах, друзья, радость Шахиры, обнаружившей на праздничном столе шоколадное печенье и медовые пирожные, любимые ею с ее дней рождений. Лизандр усердно фотографировал все события, а его старшая сестра Шахира сидела рядом с ним на корточках, Верити счастливо вздыхала, открыв подарок Шахиры: розовый наряд феи и аксессуары к нему, а еще был торт «Русалка».

В доме царили мир и счастье. Среди бегающих и прыгающих пятилетних ребятишек стеснительная Шахира улыбалась мне, своим брату, сестре и всем своим друзьям.

Восьмидесятитрехлетний дядюшка Эрик, крестный Шахиры, плакал, когда ее увидел, а его объятия, казалось, застыли навечно. Сью о чем-то секретничала с Шахирой, и ее глаза тоже блестели весь день. Даже сдержанная Хитер долго обнимала меня и плакала. В тот день самой нужной вещью в нашем доме были носовые платки и салфетки.

Мне казалось, будто я парю над собственным телом, наблюдая за праздником и наслаждаясь им.

Те друзья, кого я не успела предупредить заранее, отзывали меня в сторону и задавали массу вопросов. «Эта твоя японская студентка подозрительно похожа на тебя», – говорили они, а потом, когда всё понимали, их лица светились радостью.

Я все время повторяла, что мы не хотели связываться со средствами массовой информации. Но самым важным было то, что я инстинктивно чувствовала: за всей бравадой Шахиры скрывается тонкая и сильно израненная душа. Нам жизненно важно было получить время и место, чтобы узнать друг друга получше, а детям и всей семье необходимо было привыкнуть к переменам. Нашествие журналистов помешает нам и сделает и без того сложную задачу почти невыполнимой.

А в моей голове уже начался обратный отсчет времени, которое Шахире было позволено провести с нами: двадцать восемь дней. Как же я ее отпущу?

Я решила не думать об этом и просто наслаждаться. Будем решать проблемы по мере их поступления.

Гости ушли, праздник Верити удался на славу, и теперь, когда все было убрано, пришла пора ложиться спать.

Лизандр и Верити забрались в двуспальную кровать Верити, чтобы послушать вечернюю сказку. Я лежала между ними, а Шахира нашла себе местечко в ногах, поперек кровати, и укуталась пледом. Я читала «Волшебство опоссумов», книгу, ставшую частью как прошлого детства Шахиры, так и настоящего Верити и Лизандра. Едва малыши уснули, мы с Шахирой тихо вышли из комнаты. Когда мы спускались, Шахира задала мне вопрос:

– Мам, а можно мне принять ванну? У нас там нет горячей воды, и я очень скучала по ванной.

– Конечно, милая, ведь это и твой дом, – ответила я.

И тогда, стесняясь, она задала еще один вопрос:

– Мамочка, – произнесла она, и ее личико в форме сердца покраснело. – А ты можешь принять ванну со мной?

Подавив в себе панические мысли о том, как я покажу свое сорокалетнее с небольшим тело незнакомке, я согласилась. Дело было не в том, что я стеснялась обнаженного тела. Малыши принимали душ и ванну со мной все время, и мы делали это с Шахирой и Аддином много лет назад. Просто я была немного застигнута врасплох тем, что Шахира ощущает себя достаточно комфортно, чтобы предложить эту идею, учитывая ее религиозное воспитание. Я лишь беспокоилась о том, что разочарую ее или даже напугаю видом своего тела. Если бы она росла рядом со мной, то она привыкла бы к моему старению, к тому, как моя кожа теряет эластичность молодости. Это дало бы Шахире представление о том, как с годами будет выглядеть ее собственное тело. Я уже видела, что у нас были практически идентичные фигуры, разве что мой бюст стал шире и ниже того, каким он был раньше. Все-таки я выкормила четверых детей. Но если Шахира хочет принять со мной ванну, так тому и быть.

В ванной я зажгла свечи и достала самые ароматные соли, которые у меня были. Я открыла кран на полную мощность, набирая горячую воду и благословляя то, что новая ванна была большой и роскошной.

Мы уселись во вспенившуюся воду, и, посидев в ней некоторое время, Шахира начала изливать свою душу. Она заполняла пробелы, оставленные украденными у меня годами, рассказывая о том, как с ней обращалась первая мачеха, Норелла. Для того чтобы сломать характер маленькой девочки, она годами твердила моей красавице дочери, что она уродлива, ненормальна и бесполезна. Моего ребенка украли, увезли в чужую страну, далеко от родной матери, так почему бы Норелле не проявить любви или хотя бы сострадания? Мы коснулись и темы похищения, о которой Шахире не хотелось говорить даже четырнадцать лет спустя. Мы говорили о ее жизни в Малайзии. Несмотря на то что Бахрин взял на себя труд украсть своих детей, их воспитание он оставил в ведении других людей. Шахира и Аддин даже не жили в его доме: он поселил их в гостевых комнатах дома своей матери, по соседству.

Когда я услышала о его методе воспитания маленьких детей, то пришла в ужас. Шахира рассказала о том, как ее наказывали за невежливый ответ мачехе. Едва темнело, Бахрин сажал дочь в машину, отвозил ее на кладбище и оставлял там до утра. Маленькую девочку, в кромешном мраке, на целую ночь. Аддина подобное наказание обошло, но его постоянно били палками.

– Иногда, – говорила Шахира бесцветным голосом, – я бежала за его машиной. Я даже помню, как цеплялась за колеса.

Но больше всего меня расстроила ее короткая фраза, завершавшая этот леденящий душу рассказ:

– Наверное, я заслужила это, споря с Нореллой.

Моя бедная дочь не понимала, что ни один ребенок, особенно травмированный похищением, не заслуживает того, чтобы его оставляли на ночь на кладбище.

То, что с ней сделали, было отвратительно, и в большинстве стран родителей за такое обращение с детьми сажают в тюрьму.

Шахира могла пересчитать людей, которые были добры к ней, по пальцам на одной руке. И только трое сказали ей обо мне что-то хорошее, хотя и они старались делать это шепотом, так, чтобы не услышал Бахрин.

Оказалось, я была права: похищение было совершено не вследствие проявления любви, а из-за желания обладать. Я не стремилась ни спорить, ни оправдывать его. Больше всего в этот момент мне хотелось взять в руки волшебную палочку и стереть из памяти моих детей всю боль и все страдания, которые они перенесли.

Когда вода в ванне остывала, мы наполняли ее снова и снова и в результате провели там три часа. К тому времени, как мы выбрались из воды, наша кожа напоминала по виду сушеную сливу.

Для меня и Шахиры эта ванна стала символом своеобразного возрождения. Мы снова превратились в мать и дочь. Но еще мы сделались женщинами, объединенными не только генетикой и обстоятельствами.

– Останься со мной, мам, мне страшно спать одной, – попросила Шахира.

Мы продолжили беседу, расположившись на целой горе подушек на ее кровати. А потом болтали еще и еще, до тех пор, пока мой голос не охрип и я не взмолилась о перерыве на сон.

Когда я пристроила голову рядом с сонным личиком Шахиры, уже близилось утро. На память мне пришел детский стишок: