Когда жизнь на виду

«Страдающую душу», «Печорин», «уважаю», «уродует» — словеса-то какие, думаю я вдруг со злостью. Абсолютно не видит себя со стороны человек.

— Может, это к лучшему, что не смог остаться самим собой? — спрашиваю я жестко.

— Не понимаешь ты меня, — глухо говорит он и отворачивается к стене. Мне становится его жалко.

— Я тебя, Семен, понимаю, не волнуйся. Я вот смотрю на тебя и вижу, что жизнь давно ушла вперед, ты изменился, и сильно, а мерки у тебя остались еще те. Все ты говоришь правильно, но это правильно для другого человека.

— Выгнал я ее, понял! — вдруг кричит он. — Дура она… Я не могу так…

Я молча иду застилать постель. Прав скорее он, а не я, и по-человечески я ему сочувствую. Но как разрешить вот это жестокое противоречие его жизни — я не знаю.

В пятницу вечером, после традиционной бани, сижу на своей кровати в Каменогорске и отдыхаю. Сегодня редкий вечер — мы все дома. Валтурин никак не найдет себе места. Он то ходит из угла в угол, то пьет чай, то ложится читать затрепанный журнал, то курит, глядя в окно. Что же, организационные неувязки бывают у всех.

Олег обложился рыболовными снастями в своем углу, заваленном рюкзаками, плитками свинца, какими-то сетями, удочками, черными котелками, кружками. Он что-то чинит, связывает, рвет. На кухне на полу лежит щука, размерами с небольшое бревно, а Макаров снова с утра собирается на рыбалку. Куда он девает рыбу, с кем ее ест — я не знаю. Во всяком случае нас с Валтуриным он редко балует свежей рыбкой. Парень он неплохой. Ему, очевидно, есть кого порадовать, тем он и жив. Кроме того, у каждого из нас свои друзья, свои обязанности и никуда от этого не денешься. Так уж повелось.

Сидеть мне надоело, я устал от степи и мне не терпится пройтись по узким улочкам города и упорядочить свои растрепанные мысли.

Я надеваю свой почти новый костюм, и вдруг чувствую, что где-то что-то не так. Я еще не понимаю что, поэтому оглядываюсь по сторонам в поисках источника тревоги, затем более внимательно приглядываюсь к себе. Ага, вот. Пятна неизвестного происхождения на пиджаке и общая потертость. Я сомневаюсь, свой ли надел, потом соображаю, что других таких у нас нет. Валтурин косит на меня своим прозрачным глазом. Я механически лезу во внутренний карман и внезапно для себя достаю оттуда фотографию девицы. На обратной стороне надпись: Анна Алесина. Девица как девица, одно меня смущает — я ее не знаю.

— Совсем кто-то обнаглел, — взываю я возмущенно к публике. — Мой костюм до того своим считают, что даже не затрудняются очищать карманы. Какого черта, чья дама?

— Какая, ну-ка покажи, — просит Макаров. Он крутит фотографию и видно, что в первый раз.

— Твоя работа? — спрашиваю Валтурина. Тот молча протягивает руку за снимком.

— Ты ведешь себя, как свинья, — говорю я спокойно. — Ты зачем мой костюм износил?

Макаров весело заливается в своем углу.

— Ладно крохоборничать, — зло кричит Семен. — Подумаешь, надел пару раз.

— Ты мог бы и у меня спросить хотя бы. Я бы тебе дал. Но почему так-то? Я его для тебя что ли покупал?

— Все. Хватит ныть, — резко обрубает Семен. — Разоряешься так, как будто у тебя детство украли. Ты, Серега, ведешь себя иногда, как баба.

Я смотрю на Валтурина и пытаюсь раздавить его взглядом, как Корольков. Но он и без меня резко переходит к состоянию крайнего заискивания. Сгоревший, думаю я, человек. Тридцать его лет спокойно потянут на пятьдесят, да и по виду ему не меньше. Он что-то мямлит, и я с трудом заставляю себя понять, что он хочет сказать.

— На вот, почитай, — говорит Семен и протягивает мне письмо.

— Я чужих писем не читаю.

— Но я очень прошу, — гнется Валтурин.

Мне очень неприятно, но, морщась от его унижения, беру письмо и читаю с пятой строки на десятую. Письмо хорошее, к моему удивлению, очень человечное и ласковое. Кто-то просит Семена встретить ту самую Анну, которую я нашел в кармане. Она приезжает в Каменогорск по распределению.

— Ну и что? — спрашиваю я.

— Понимаешь, какая история, — мнется Валтурин. — Мой отец воевал вместе с ее отцом. Эту Анну я и сам никогда не видел. Родители переписывались, поэтому я знал только, что она существует и что моложе меня. Теперь она сюда приезжает и будет жить здесь, в городе. Представляешь?

Чего ж тут непонятного. Когда все вплоть до лица пропито, скучновато становится перед памятью отцов.

— И что же ты хочешь предпринять? — спрашиваю я Семена.

— Я хочу уехать отсюда, — говорит он торжественно. Голос его крепнет. — Брошу пить, обзаведусь семьей. Короче говоря, заживу заново.

— Благими намерениями… — бормочет в углу Макаров и похохатывает под нос, покачивая головой.

— Ты что, мне не веришь? — зло спрашивает Валтурин.

— Какая тебе-то разница, верю я или нет? — отзывается тот.

— Разница большая.

Макаров опять посмеивается, раскручивая леску. Я и надеяться не смею, что Валтурин уедет отсюда. Это будет большая радость, подарок судьбы.

— Так вот, Серега, — командирским голосом обращается Семен. — Я уезжаю на этой неделе, а Анна будет через неделю. Я очень прошу тебя ее встретить. Как друга прошу.

От последних слов меня передергивает.

— Сам встретишь, — говорю я и встаю.

— Сере-е-га… — тянет Семен, затем кричит: — Человек ты или нет?

— Никуда ты не уедешь…

— Я уже заявление написал и матери телеграмму отправил, — выпаливает Валтурин.

— Серьезно?

— Вполне.

Я вздыхаю, беру фотографию и кладу обратно в карман.

— Договорились, встречу, — соглашаюсь я.

Семен кладет мне руку на плечо.

— Только чтобы все было… понял, да? — спрашивает он. Я смотрю на него удивленно. — Ну, ну, не обижайся. Я знаю, все будет в порядке. Поэтому и прошу именно тебя.

— Так-то оно так, — говорю я Макарову. — Но с другой стороны, с каких это пор мне стали доверять девушек в расчете на полную гарантию?

На кухне шипит закипевший чайник, и Семен идет туда. Надевая пальто, я вдруг слышу с кухни отборную ругань, вой и падение на пол чего-то твердого. Я быстро выглядываю из-за двери и вижу, как Валтурин в бешенстве выталкивает раскаленную электрическую плитку в форточку голыми руками. Плитка за что-то зацепилась, из нее выпал кирпич, а горячая спираль, размотавшись, оказалась у Семена в руках. Еще два замысловатых прыжка с ревом и плитка за окном. Следом летит кирпич.