КОГИз. Записки на полях эпохи

Генка расстегнул застежки и открыл книгу. На титульном листе в полный рост, с многочисленными ухищрениями, в картушах и излишествах, стояла Елизавета Петровна с никем не понятым до сих пор девизом, взятым из посланий апостолов: «Да не укончанная исправиши…» Этот портрет императрицы Елизаветы замечателен тем, что, начиная с него и до сегодняшних дней, портреты государей и государственных лиц России стало возможным писать либо членам Академии, либо с разрешения Академии. Поэтому с Елизаветы и кончая Микояном и Брежневым физиономии наших правителей достаточно достоверны, а вот Петра писал кто ни попадя, так мы и не поймем до сих пор, каков он был собой. А случилось так потому, что как раз за год перед выходом первого издания Библии с Елизаветой-императрицей произошел казус: в 1750 году гравер-художник Конон Тимофеев изготовил, вырезал и отпечатал огромным тиражом парадный портрет императрицы, да такой, что когда она себя увидела, то в обморок и упала, а пришла в себя со словами: «Да за что же он меня так изуродовал-то?» И издала императрица указ, по которому государственных лиц изображать только под ответственность Академии художеств. Это коснулось и первого исправленного издания Библии, которое готовилось почти сто лет. Переизданная несколько раз десятками тысяч экземпляров, была она в каждом храме России, – служила эта главная книга Православной церкви почти два века. И резали для нее около шестидесяти гравюр уже мастера Академии художеств Качалов да Соколов.

5

Видно, предписано было где-то в небесной книге нашим путешественникам испить всю радость речного туризма за один раз: бензин кончился напротив Кадниц, не дотянули десять километров до своего родного бакенщика Василича. Причем кончился совсем: резервная канистра пропала. То ли утром из-за дождя и урагана забыли ее на берегу, то ли придурковатый шкипер-алкаш спер ее в Макарьеве, пока все ходили обедать: уже не узнаешь. Хорошо, хоть потеплело чуть-чуть, но выглянувшее ненадолго вечернее солнце снова собиралось спрятаться в сиренево-красной закатной туче.

Сидели, усталые, на прибрежном песочке, гадая, что лучше: на веслах перебираться через успокоившуюся реку на родной гористый берег или засветло поставить палатку здесь, хотя вся одежда была такой мокрой, что даже мысль о палатке не грела.

В этот момент внезапно установившуюся над рекой тишину нарушил громкий рваный и надсадный рев двух «Вихрей», стоявших на одном транце глиссирующего на полуредане катера, который несся, разрывая небольшие волны, вдоль песчаных кос. Из катера над всем простором Волги, заглушая рев «Вихрей», разносились два громких возбужденных веселых голоса, которые пытались перекричать и моторы, и друг друга, и саму природу… На реке их голоса узнавали многие: это были братья Андрей и Сергей, профессора и доктора физматнаук и дети также профессоров университета и докторов физматнаук. Все у них в семье были чуть-чуть глуховатые и поэтому говорили громче принятого, а часто просто орали, возбуждая таким разговором не только себя, но и окружающих, заражая специфическим своим оптимизмом.

Одиноко покачивалась на отмели великовражка, так же устало и отрешенно сидели чуть поодаль друг от друга наши усталые герои. Генка думал: не похвастаться ли отцу, а точнее, не поделиться ли с ним необычной просьбой сельчан, но понимал, что напряжение последних суток не позволит отцу правильно оценить случившееся и не вызовет никаких эмоций. Надо подождать! Вот тут-то и затихли «Вихри», сбросившие обороты до холостого хода, и над рекой раздалось радостное:

– А вот и наши друзья…

– С охоты, с рыбалки, с добычей…

– Думают, как скрыть следы браконьерства.

Узнав о неприятностях, постигших рыбаков-туристов, братья на полтона снизили громкость и тут же все решили.

– Бензин украл шкипер. Мы его знаем, и знаем как жулика.

– Ночевать будете у нас на даче, в Трехречье.

– Мамка рада будет. Приготовит обкомовскую индюшку.

– Папка любит беседы беседовать с Геннадием о старинных книгах. Ему тоже будет сегодня праздник.

Все у братьев решалось быстро и надежно. Зацепив великов-ражку на буксир и врубив свои «Вихри» на небольшие обороты, они уверенно потянули ее внатяг через реку, на гористый берег, в сторону Кадниц, обозначившихся на светлом горизонте полуразрушенной колокольней. Когда караван пробирался узкой протокой между кадницкими островами в Кудьму, уже совсем стемнело, хотя было видно, как задираются широкие листья кувшинок, подымаясь на бегущую за кормой волну.

На лодочной станции турбазы «Росторгмонтажа» братьев ждал и уважительно встречал сторож-лодочник в белой панаме:

– О, да вы с гостями?

– Не в службу, а в дружбу: зацепи лодки и перетаскай все из них к нам в сараюшку. А мы пойдем разогревать гостей. Похоже, им уже совсем нехорошо.

6

Вечер выдался тихим и теплым, таким, ради которых стоит жить в конце августа в средней полосе. Вчерашняя ночь с бурей и снеговым зарядом казалась кошмарным сном. Сидели долго – на большой открытой террасе за огромным, царских времен, дубовым купеческим столом – и ели жареных щурят и индюшку, тушенную в капусте и яблоках. Уток щипать и потрошить никому не хотелось. Пили спирт-ректификат, настоянный на крыжовнике – сорока градусов; и на калине – шестидесяти. А также пили чай с яблочным вареньем. Из настоящего пузатого самовара, растопленного сосновыми шишками.

Беседа сразу развалилась на такие разные направления, что собрать ее воедино было уже невозможно. Братья увлеченно и задорно обсуждали возможность посадить на скамью подсудимых авторов «Золотого ключика», «Старика Хоттабыча» и «Волшебника Изумрудного города» в случае подписания нашей страной Женевских соглашений по авторскому праву. Плагиат во всех трех случаях был очевиден, но вот глубина вины зависела и от таланта автора, и от тиражей книг, и, естественно, от наглости и беззастенчивости издательств.

Генкин отец жаловался хозяйке дома на сложности и тонкости придворной обкомовской жизни.

– Все происходит в рамках закона, здравого смысла и демократии, а результат алогичен и вредоносен. На выборах, при закрытом тайном голосовании, в бюро обкома ни Угодчиков, ректор университета, ни Лезин, ректор политеха, ни ряд других уважаемых людей, с которыми надо советоваться и которые могут помочь своим авторитетом, не получат ни одного «черного шара», то есть «против». А Сергей Васильевич Ефимов, зав. промышленным отделом, который будет тянуть всю работу: выбивать в Москве деньги, штаты, приглашать новых людей, давать им квартиры, ломая утвержденную самим обкомом очередь, объяснять генералам из Минобороны, почему надо так, а не эдак, и пить с ними водку; так вот, Сергей Васильевич «черных шаров» нахватает больше половины, потому что врагов у него море, как у любого деятельного человека. Врагов нет только у табурета. И будет Сергей Васильевич сидеть на заседаниях бюро обкома в качестве приглашенного и без права голоса. На Западе давно отказались от этой гнилой демократии и двигаются вперед по законам целесообразности, а не лояльности.

Генка со старым глуховатым профессором спирт не пил, они пили чай, и беседа их имела более мирную тональность. Генка больше молчал по причине глухоты старого профессора, а тот обстоятельно, с юмором и большими «колоратурами» рассказывал историю поселка Трехречье, состоящего из нескольких десятков профессорских дач, расположившихся в устье Кудьмы среди вековых сосен, берез и кленов.

– Жил перед войной в Ленинграде знаменитый и талантливый врач, профессор, по фамилии, если память не изменяет Зуляк, специалист по желчно-каменной болезни и автор методик лечения ее минеральными водами. Был он и лауреатом Сталинской премии, и автором разных проектов, благодаря которым Кисловодск, Ессентуки и Железноводск стали всесоюзными здравницами и местом отдыха советско-партийной аристократии. Очередным его проектом было создание водолечебных здравниц местного, областного значения. Так как все процессы поглощения и выделения в организме происходят с участием воды, то вполне естественно, что испокон века народы обожествляли источники и родники, в которых вода имела целебные свойства. Профессор стал изучать всякие легенды, предания и сведения о частных небольших водогрязелечебницах, которые устраивали у себя в деревнях помещики. И узнал он, что до революции в Нижегородской губернии, в селе Шава, один помещик завел сероводородную грязелечебницу, и приезжал народ лечиться не только с родной губернии, но и из чужих краев.

Несколько раз перед войной наведывался сюда, в Горький, и этот врач-профессор. И то, что он здесь обнаружил, поразило его несказанно: все пятнадцать родников, сбегающих с горы, на участке, протянувшемся от Шавы до Кадниц, удивительны по составу и свойствам, и в определенных сочетаниях они могут являться профилактическим средством, стабилизируя обмен веществ в организме и способствуя долгожительству. Еще он заметил, что от Рыбинска до Астрахани эта ложбина под Шавой – чуть ли не единственное место на правом берегу Волги, где растут вековые сосны. По его настоянию были проведены исследования, подтвердившие догадку: на большой подошве, находящейся в полугоре под Кадницами, еще совсем недавно, пять веков назад, стоял большой марийский город, от которого ничего не осталось, кроме святилища: березовой рощи на крутом холме.

Началась война, и исследования прекратились. Да и после войны было не до водолечебниц регионального значения. Но открытие ученого оказалось востребованным в другом направлении. Дочка его, Лида, окончила мединститут и вышла замуж за горьковчанина, и профессор сказал молодоженам: «Если будете строить дачу в Шаве, на берегу Кудьмы, я денег дам. Только скажите всем своим горьковским, что это я рекомендую». Так и были здесь построены первые дачи.

А теперь, Геннадий, расскажи мне о своих книжных находках. Тебе всегда везет на редкости. Я сейчас свой слуховой аппарат налажу, а ты ори громче: видишь, как они орут, – старый профессор махнул рукой на сыновей.