Коготок увяз...
Шрифт:
Глава 9
Ночь я провела беспокойно. Мне снились незапоминающиеся кошмары, я постоянно просыпалась, поэтому утром я напоминала вареную вермишель. Долго не могла прийти в себя, выпила пять чашек кофе, приняла горячий душ и теперь пыталась привести себя в порядок с помощью дыхательной гимнастики.
Звонок в дверь заставил меня встрепенуться. Во-первых, я никого не ждала. Во-вторых, я была просто не готова к приему гостей. Вид у меня, мягко говоря, оставлял желать лучшего.
Подойдя к зеркалу, я еле удержалась от стона. Помочь моему лицу
– Вот к чему приводят сомнительные развлечения и азартные игры, – простонала я. – Как теперь мне предстать пред глазами человечества?
В дверь настойчиво звонили. Человечество желало посмотреть на подурневшую от разврата Татьяну Иванову. Ну и ладно. Его проблемы. Хочет смотреть на этакий кошмар – пускай.
– И не удивлюсь нисколько, если это милиция… – мрачно сказала я в пространство. Вспомнилось нетленное:
«– А что это за шажки такие по лестнице?
– А это нас арестовывать идут…
– А-а… Ну-ну…»
Ладно, я пошла открывать. Лучше сдаться сразу. Потом найму адвоката, который докажет, что Бориса я убила в припадке безумной страсти.
За дверью стоял Пономарев. Он был воплощением сочувствия и сострадания. Увидев мой жалкий вид, тихо ойкнул и пробормотал:
– Я не вовремя… Вы не больны, Таня?
– Нет, – покачала я головой и кивнула в сторону комнаты, – проходите…
Ну, вот вам, Татьяна, и расплата… Вы производите вид больного человека. Хотя, конечно, Пономарев мог быть и повежливее. Как-то бестактно у него это получилось. Нельзя говорить настоящей леди, что у нее не все в порядке с внешностью. Впрочем, ладно… Прощу его. Так уж и быть.
Он вошел в квартиру. Я быстро привела себя в более-менее пристойный вид. В комнату я вошла уже вполне приличной, и мой гость встретил меня улыбкой:
– Танечка, хочу извиниться за Люсю… Она опять вам досаждала!
– Александр Борисович, – тихо начала я, – меня не трогают ваши отношения с супругой. Поверьте мне, я не отношусь к людям, которых можно безнаказанно обидеть. Ответьте мне только на один вопрос: вы – интеллигентный и нормальный человек. Вы – симпатичный человек. Неужели вы могли так в нее когда-то влюбиться?
– Таня, жизнь – сложная штука, – сказал он, отводя глаза.
Он не любил ее, грустно признала я. Мне стало его жаль. Очередная жертва института семьи и брака… Хотя – какого черта он позволил сделать из себя жертву?
– Вы с утра пьете? – осведомилась я.
Он вскинул на меня глаза и покачал головой. Потом подумал и сказал, махнув рукой:
– Впрочем, почему бы один раз не нарушить догмы?
– На вашем месте я бы только и занималась разрушением чужих догм, – вздохнула я.
– Я не могу, – вздохнул он. – Она больная. Причем, знаете, Танечка, ведь она до замужества не болела. В ее болезнях я виноват…
Господи, я с трудом удержалась от трехэтажного мата! Что у нас за мужики? Одни – полные дегенераты, воображающие себя подарками судьбы! Другие –
симпатичные, умные, зарабатывающие деньги, способные любить – и впавшие навечно в комплекс неполноценности! Нет, не в комплекс… В манию неполноценности!Сидит себе на его шее этакая дуреха, повелевает им, как хочет, с ума сходит от безделья, да еще и пилит его! Причин-то множество! То на базар в субботний день как положено не пошел, то пять миллионов срочно не выложил на стол на бабскую прихоть! А сама-то и не красавица, и не умница, и не талант… Но это дело второстепенное. Неважное. Во всех я, душечка, нарядах хороша…
– Раз вы ей так испортили жизнь, почему вы не разведетесь?
Мой вопрос его удивил. Развод, видимо, воспринимался как Страшный суд.
– Ну, что вы, Танечка! Мы столько вместе пережили… И потом – как она без меня проживет?
Как она без моих денег проживет – так оно было бы вернее. Сами мы работать не умеем, а аппетиты у нас, известное дело… Чтоб дом был полная чаша… Чтобы подруга от зависти в корчах померла… Чтоб никоим образом княгиню Марью Алексевну не оскорбить в ее представлениях о человеческих предназначениях.
Мы начали пьянеть. Вино было домашним и крепким. Александр Борисович разговорился. Он рассказывал мне о молодости, когда «Люсенька» была веселой и симпатичной. А потом случилась напасть. Она начала болеть. После того как Вовик родился. И очень она свои болезни переживала. Свет белый ей не мил стал. И Вовик с Александром Борисовичем тоже…
Основной задачей мужского существования Люсенька справедливо полагала обеспечение своей персоны всем необходимым. Сначала это касалось Александра Борисовича. Но Володя тоже очень скоро попал под ее влияние и решил пытаться заработать деньги. Дом весьма быстро действительно превратился в требуемую чашу, полную уже через край. Но Люсенька отчего-то не успокаивалась. Она требовала, чтобы муж и сын выходили с ней под руку во двор и улыбались. Сидящим на лавке старушкам. Она требовала создания видимости идеальной советской ячейки общества.
Первым взбунтовался Володя. Его такие прогулки быстро стали раздражать. Он познакомился с Борисом и начал пропадать у него. Назло матери… Она злилась, а он радовался. Он полностью принял ее условия, но перевернул их на свой лад. Теперь он сохранял видимые приличия. Им могли быть довольны все окружающие. Лощеный, воспитанный мальчик, не подрывающий моральных устоев общества. И неважно, чем занимается этот мальчик, когда общество отвлекается от него, переключаясь на другие индивидуумы.
Назовите подобное явление как хотите. Можете сморщиться, сказать: «Фу, какое уродство…»
Но мое святое убеждение – все это когда-то четко обозначил Гойя, назвав серию офортов «Сон разума рождает чудовищ». Поэтому не обессудьте – своих чудовищ мы наплодили сами. Этим самым сном разума.
Я вздохнула. Потому что теперь я поняла – Володя вообще жил назло матери. И позволил себя убить тоже – назло. Матери.
– Я бы ее поколотила, – мрачно сказала я, когда он закончил рассказ.
– Что вы, Таня, – испуганно посмотрел он на меня, – она же больна!