Кола

И почувствовал себя виноватым: в бездействии провел день. А англичане не будут стрелять из пушек. Им стан для кораблей нужен. Они десантом будут брать Колу. Десант же не чай придет пить. И Пушкарев, не ведая того, прав: надо учить отряды. Бруннер пусть тоже этим займется. И душой надо всех воедино слить: к благочинному, на молитву. Он им доброе слово скажет. Герасимов безоружных пусть соберет, на случай пожара составит из них команду. Дворы пускай обойдут, проверят еще раз багры, топоры, воду. Исправника к ним приставить, он в усердии землю копытом взроет. И, довольный, хотел уже было встать, идти, но увидел: к нему направился Пайкин.

– Доброго вам здоровья, – приподнял картуз старенький, поклонился. – Здравствуйте.

В душе благодарностью отозвалась его приветливость. А ведь писаря он мог слышать.

– И вам здравствуйте.

– Измаялись вы в заботах, Иван Алексеич.

– Все измаялись.

– Страх измором враги нагоняют.

– Есть, – с улыбкой признался Шешелов.

– А как не страшиться? Начнут из пушек палить и, что строили, наживали своим трудом, враз загубят.

Пайкин, сказывали, нажил состояние на контрабанде норвежским ромом. Потом уже торговлю завел, покрут.

– Участь, видно, наша такая.

– Так, так. За грехи. А более виноваты сами.

– В чем же наша вина?

– Зачем пушки пустые на мысу? Зачем ружьями на глазах баловать? Смех ведь. Не боимся разве мы все? Боимся. Ружьем смирного обозлить можно. И собака скалит зубы на палку. А приветом да ласкою многое суметь можно.

Неясно говорил Пайкин, намеками. С замыслом подошел, не просто. И ждут его с нетерпением те, в сторонке. Шешелов помнил многих. Весной приходили с готовым письмом в губернию, о бедности говорили.

– Что тут сделаешь? – ответил мягко, уклончиво.

– Откупиться попробовать, – осторожно проговорил Пайкин.

Откупиться! Шешелов дал бы рубашку свою последнюю, не уйдут. Им без стана нельзя. Белое море надо держать подключным.

– Слишком много они потребуют – откупиться.

– Пушками загубить больше могут. Так уж лучше пожертвовать.

Вспомнилось, на собрании весной Пайкин не дал копейки.

– Им понравится, они снова придут и снова.

– А надо на хитрость с ними, – засмеялся коротко, замялся Пайкин. – Ум силу ломит. Если думаем сохраниться, надо голову клонить ниже.

– Как же это?

Пайкин подался к Шешелову, оглядываясь, понизил голос.

– Закопать у кого что доброе, унести в лес. Кораблю не перечить, пусть приходят и смотрят: мы трудом живем, бедно, рыбкой кормимся-промышляем. Взятки гладки. За день-два нам большого вреда не сделают. И уйдут ни с чем. Было ведь. Все дома целехонькими остались.

«Вон, выходит, о чем шептались. Слышали-таки писаря. И теперь проторенной дорожкой: было! Было, верно, вручали тут шпаги в девятом году, гнули в поклонах спины. Было. Англичане насилие по домам чинили, пили, жрали, сгребали в мешки, что нравилось. Им чиновники кланялись и молчали. Верно, так сохранили свои дома. Но позор остался на городе. Почему же этого он не помнит?»

И сказал, не скрывая горечи:

– Нам бы пушки теперь. Не такие, как на мысу. Да и числом поболе.

– Так, так, – согласно закивал Пайкин. – Да где взять? – И кивнул на корабль: – А там, вона, есть. Ими все загубить могут. Зима на подходе. Где жить? Малые дети в семьях. Не о спасеньи богатства уже речь – о крове. Из двух зол меньшее надо выбрать. Выжить и урон понести поменьше, – он еще подался к Шешелову поближе. – Переговорных выделить поумней да послать на корабль: по обычаю, с хлебом-солью. Пусть поклонятся. Вот, примите, мол, не губите. И все с ласкою да приветом. Отцы наши знали в смиреньи толк. Не глупее нас были...

А деды, хотелось спросить, а прадеды? В гробах, наверно, перевернулись и прокляли правнуков и детей: каины! И почувствовал, что устал от Пайкина. Злости не было. Смотрел, как строил отряд Пушкареву Бруннер.

– Не будет с хлебом-солью переговоров. И на корабль никто не пойдет с дарами.

Пайкин взгляд его проследил к Пушкареву, Бруннеру и почти зашептал:

– А мы сами можем, без господ офицеров. Они люди пришлые. Окромя пьяной жизни им терять нечего, – и кивнул на ждущих его, словно выдохнул: – Мы устроим, Иван Алексеич. Вы уж только доверьтесь. Вас вовек не забудем...

«Решились, однако. Вон сколь далеко зашли. Пойдут ведь и будут кланяться. Смолчи – и отдадут город. После в грудь станут бить кулаком, каяться. А может быть, и не станут. Пережили ведь все в девятом. И снова чума на воле. Как тогда городничего уломали? Посулами? Запугиваньем?» И поднял взгляд на Пайкина.

– Инвалидным прикажут стрелять по такой делегации.

Но что-то в лобастом черепе Пайкину изменило. Он Шешелова не понимал.

– Хе-хе! Кто посмеет стрельнуть? Инвалидные – вполовину мои должники. С ружьем да на благодетеля? Не станут.

– За милую душу станут. Стрельнут – и долги прочь.

Пайкин словно впервые увидел Шешелова, на миг только, и сразу преобразился. Глаза зашторились:

– Хе-хе... Пожалуй, ить стрельнут, – взгляд его стал текучим. – Да я ить так просто, узнать, не думаете ли отдать город. Матвей давеча говорил с вами...

– Господа офицеры Колой распоряжаются. Но за измену отечеству и городничий всегда в ответе.

– Господь с вами! Что вы! – Пайкин к своим оглянулся, попятился. – Здоровья вам доброго, господин городничий.

– И вам, – сказал Шешелов, – и вам здоровья. – И смотрел, как Пайкин пошел к своим, как они сгрудились, зашептались, косясь на Шешелова. Хорошо, что немного их. И они не суть Колы. Но в хватке и тертости им не откажешь. И надо с ними поосторожней. Рану, как Пушкареву, Шешелову не вынести. И еще подумал, что приход корабля обнажил души и отношения: Бруннер, писарь, Пушкарев, Пайкин. Всем по-разному страшно. А брожение умов прекратить надо, дух колебаний вывести. Всех, кто держит в руках оружие, следует привести к присяге. Благочинный тексты писать мастак. Присяга пайкиным прижмет хвост. На постах к инвалидным прибавить и добровольников. При уходе кого из города задержать силой. И заметил: идет отлив. Корабль стоит неподвижно, значит раньше полной воды не тронется. А может, будет стоять еще и день, и два, изводя в колянах остатки надежды на чудо, которое их спасло бы? Или прав благочинный, вторника ждут? А потом подойдут и грозить будут пушками, пока ясно не станет колянам, каждому, что перед силой такой нет возможности уцелеть, выжить, если они добровольно не сдадут город.

Шешелов поднялся устало со скамьи, разминая затекшие ноги, тяжело пошел в крепость. Благочинного, Бруннера видеть сейчас хотелось, Герасимова. Он им скажет, что пушки стрелять не должны бы по городу. Кораблю нужен стан. Значит, следует ожидать десанта. И времени хватит, чтоб еще что-то успеть.

82

Колокол ко всенощной прозвучал приглушенно, тускло, но, наверное, опустели все дома в Коле: шли и шли к собору старики, поморы, чиновники. Женщины многие шли с детьми. Шешелов тоже пошел, в последних.