Кола

Благочинный поморщился досадливо и сердито:

– Эк, понесло тебя, расписал как все гладко!

– А тогда были бы мы хозяевами на Мурмане.

Отец как бы очнулся, посуровел:

– Ты, Кирушка, не веди такие разговоры в доме. Власть не трогай. Она сама по себе. И про землю у Девкиной заводи думу выкинь. Не наша она. – И мягко тронул его за плечо: – Вот про судно дело говоришь. Судно мы с тобой будем строить...

Кир вдруг почувствовал бережное отношение к себе и в то же время решительное сопротивление главным своим замыслам. Раньше думал – отец поймет с полуслова, согласится с его намереньем, а он, Кир, будет рассказывать подробности: кто напишет в столицу прошение о земле (и пусть лучше отвезет его Кир), какие нужны суда и амбары, где их лучше всего строить и во что все обойдется. У него были подсчитаны цифры предполагаемых расходов и ожидаемой прибыли. Он обдумал уже, с кем из поморов говорить об артельных началах, как лучше заручиться их согласием, чтоб каждый и денег наскреб. Он сжился с этими мыслями. Упорное нежелание стариков понять его вызывало досаду и настраивало воинственно:

– Граница передвигается, а земля остается. И ты, отец, лучше меня знаешь, что она – наша. А что продали ее, как рыбу на торгах, так это вся Кола знает – незаконно. Если пробиться к государю и рассказать...

Благочинный усмехнулся неприятной, жирной усмешкой:

– Сходи, расскажи. Исправник вздует – в отхожем месте только и сможешь присесть.

Кир поднял на него глаза:

– Я хоть и не дворянин, но и не крепостным родился.

У нас тут и море, и торговля, и предпринимательство – вольные.

– Это, Кирушка, не значит, что можно супротив власти идти.

– Я, отец, не иду. Думаю, государю тоже в радость, чтобы флот наш на Севере из каботажного рос в большой, коммерческий, для дальних плаваний.

Но благочинный опять вмешался, всезнающий, опытный:

– И плавай себе на здоровье. А про землю у Девкиной заводи, верно тебе советуют, – забудь.

Кир чувствовал, как поднимается в нем гнев, сказал жестко:

– Та земля отцам нашим не особо нужна была, вот они и молчали. А нам сегодня, – и чиркнул себя большим пальцем по горлу, – она вот как требуется. Мы молчать не будем.

Благочинный сощурился серьезно, спросил с иронией:

– Мы, нам... Это, позвольте узнать, кто такие?

Кира взорвало. Ответил благочинному резко, с издевкой и вызовом:

— Наследники ваши. Я, другие, вся Кола. – Он еще пытался говорить рассудительно, но сдержаться уже не мог. – У нас обычаем старых людей уважают и чтят. А вас почему-то больше других. За что бы это? – И скривил презрительно губы. – Уж не за ваше ли молчание при продаже земли? – Он не сдерживал больше себя. Ему хотелось бить и крушить это молчаливое сопротивление. И, выплескивая из себя все подспудные мысли и обиды, Кир подался к столу, яростно оглядывал стариков: – Вы подумали о том, что оставите нам в наследство?! Проданную землю да наказ молчать. Только-то?! Эх, вы! Другие хоть что-то пытались сделать, их хоть пороли за это, – и отстранился от стола. – А вы и этой чести не удостоились....

Отец ударил по столу ложкой. Большая, деревянная, она треснула и развалилась.

– Хватит! Сопляк!

Глаза у отца то растерянные и жалкие, то холодные и чужие. В лице ни кровинки. Неверной рукой шарит по столу обломком ложки, голос гневный:

– Думаешь, сходил в столицу – теперь все позволено?! Не выйдет! Захочу – завтра пойдешь на судне работником...

Кир осекся. Молчание наступило неловкое и гнетущее. Отец Иоанн с опущенными глазами чертил на столе вилкой.

Лицо багровое. Голосом смущенным, располагающим к примирению, промолвил, не поднимая глаз:

– Не надобно говорить не знаючи. – Помолчал и выдохнул задумчиво, как откровение для себя: – Обстоятельства, они подчас сильнее духа человечьего...

Но Кир не слушал. Захлестнула обида. Не отвечая, поднялся из-за стола, собираясь уходить, надевал новую тройку, привезенную из столицы, разглядывал сюртук так, что могло показаться: сейчас для него нет ничего важнее этого сюртука. Благочинный следил за ним, что-то обдумывая, миролюбиво спросил:

– В кабак собрался?

– Нет. На вечёрку пойду.

– Надо бы в кабак сходить. – Глаза у благочинного просительные, голос добрый. – Люди ждать будут. Надо им уважение сделать: рассказать, как в столицу ходил. Подумать сообща, как да что. Может, и еще смельчаки сыщутся.

Но Кир закусил удила:

– Думу думать и об деле смекать, гляжу, рано еще. Сперва надо, чтобы вы с отцом поняли всю пользу. Поверили, что дело я говорил.

И смотрел на отца. Сидит за столом, не оборачиваясь к Киру, прямой, строгий. Из ворота рубахи шея с густой сетью морщин. Тело под рубахой иссохшее. Кир потоптался на месте:

– Я пошел. Прости, отец, если что сказал не так...

Отец молчал. Кир вышел, плотно притворил за собою дверь. Отец так и не оглянулся.

19

На крыльце Кир привалился спиной к балясине, запрокинул голову, смотрел в пасмурное небо. Тучи плыли низкие, серые, холодные. Вечерело. Издалека шла гармоника, звала к себе бойкими переливами. А на душе было скверно, идти не хотелось. Кто мог подумать, что отец так взъярится? От выпитого горело в груди, покруживалась голова. Не получился разговор, а жаль. Без их помощи не поднять колян. Не поверят. А может, не прав он, Кир? Но вся обстановка на Мурманском берегу складывается так удобно. Торговля, промысел, постройка судов – все просит переделки и улучшения. Нет, за него сама судьба. Усмехнулся. И даже закон о соли.

Хлопнула калитка, и от ворот прибежала Граня. Кир загородил дорогу, игриво потянулся к ней.

– Граня...

Она, защищаясь, отступала. На близко дышащем лице испуг.

– Что это вы, Кир Игнатьич, руки-то распускаете? Не беседница ваша. – И блестела в сумерках глазами, не уходила.

Кир поймал ее, обхватил крепко, посмеивался:

– А ты позови на беседу...

Граня вырывалась несильно, словно ждала чего-то:

– Я только суженого позову...

От Грани зазывно пахло ромашкой, новым ситцем и свежестью. Девичья близость дурманила. Притянул Граню ближе к себе: тело молодое, нетроганое будило желание.

– Может, я и есть твой суженый? Вдруг завтра сватов зашлю?

Граня от поцелуев увертывалась.

– У вас есть к кому засылать... – И неожиданно вывернулась из рук, юркнула в приоткрытую дверь. Кир успел лишь хлопнуть ее вдогонку по девичьему задку, довольный захохотал. В сенях рассмеялась и Граня. Гармоника шла где-то рядом, звала. Кир представил, как славно ему будет на вечёрке. Спускаясь с крыльца, думал: «Ух и спляшу сегодня».

20

С улицы медленно текли сумерки, сгущались по углам, заполняли комнату. Старики не зажигали света, долго сидели в потемках, молчали.

Герасимов поставил локти на стол, опустил лоб на ладони, сидел неподвижно. Благочинному не видно его лица. Да и не надобно. И так все понятно. Сидит его друг, горестно втянув голову в плечи, старый, одинокий. Ох-хо-хо... Не часто приходится мысли вспять поворачивать. Думалось иной раз: не лезь, не твоя это дорога. И не лез, проходил стороной. Глядь потом – эх, надо было остановиться, посмотреть, подумать да не так пройти это место...