Кола
Шрифт:
Смольков выпрямился, откинул голову, глаза добрые и с улыбкой. Он как бы хотел спросить Андрея: «Ну, что я тебе говорил?»
И вправду играет отменно. Пальцы подвижные, уверенно по ладам бегают. А звуки, похоже, в руках рождаются. И, прежде чем с них сорваться, трепещут в каждом изгибе то радостно, то измученно.
Андрею в напеве слышался то быстрый топот коней в ночном поле, то далекий собачий лай или звон колокольца. Мандолина рассказывала ему о знакомой жизни. И встревоженно пробуждались в памяти тяжелые вздохи моря и, может, шум леса, тоска одиночества, бесприютность. Будто музыка отыскала
Андрей начинал дремать, когда Смольков неожиданно всхлипнул плачем, раз; другой, задергался и забил руками. Андрей поймал его, придавил.
– Что ты? Что ты? – шептал испуганно.
Смольков бормотал что-то быстро и невнятно. Вот напасть, господи! Но скоро в руках Андрея обмяк. Что же это? Может, его домовой гладил? Осенил себя крестным знамением, пожалел Смолькова: зря обижался на него в бане. Ничего худого в том нет, если Смольков задумал остаться в доме у Афанасия. А кто бы этого не хотел? Правда, душой наизнанку не надо. Да ведь какой есть. Зато верный друг, вон как об Андрее заботится. Над Суллем шутил весело. А играл? Сила какая в руках волшебная!
Андрей лег поудобнее, положил на Смолькова руку. Тот опять спокойно уснул, дышал глубоко, ровно. Дремал и Андрей. Скоро уже вставать. Будет работа в кузне. Это он ожидал как праздник. И еще тревожно и радостно: завтра он снова увидит Нюшу. Но думал о ней несмело. С какой стати заглядываться? Крепостной, беглый солдат, ссыльный. А она? Не просто собою ладная да пригожая – раскрасавица. В таком доме живет!
Уснул незаметно. А сны снились летние: луг зеленый, в цветах, роща березовая, по утру светлая, кузница Лоушкиных подле Туломы. Блики на воде солнечные. И не слабой кротилкой взмахивал, а хорошим молотом ковал он с Афанасием раскаленное добела железо. Оно тоже солнечным было. Свет от него исходил теплом, ласково гладил лицо и шею. И, насколько Андрею потом припоминалось, домовые ему в ту ночь не снились.
В доме Лоушкиных жизнь после завтрака заведенным порядком шла: Смольков одевался и исчезал, Нюшка и Анна Васильевна занимались хозяйством, братья шли в кузню. Андрея, из-за больной его ноги, с собою не брали и в доме работу не поручали.
Нынче с утра Андрей молча стал собираться с ними.
Афанасий спросил насмешливо:
– Ты куда это навостряешься?
– С вами.
– Э, брат, не надо было ночью постанывать.
Вчера Андрей натрудил ногу: от безделья нашел лопату и в ограде расчистил снег. Сугробы высокие набросал в охотку. Потом на улице вдоль забора все до мостков разгреб, сажени на две вширь. А к вечеру снова нога заныла.
– Сегодня уже не болит.
– Нет, Андрюха, лежи. Мать не велела тебя брать. Кузня, она силы требует.
– Я меха качать буду.
– Знамо дело: меха покачать, молотом постучать.
– Жалко, что ли, тебе?
– Пусть нога заживет. Я тебя на вечёрку лучше возьму. Помнишь, как обещал? Вон как Смольков устроился!
Смольков, что ни вечер, мандолину выпросит у Никиты и в кабак или на вечерицу. Приходит поздно, веселый, пьяненький. Андрей иной раз завидовал – легко и беспечно коротал Смольков
время.– Ну хоть работу какую по дому дайте.
– Слушай, – вступил Никита, – а ты топором умеешь?
– Ну-у! А что надо?
– Почини, если хочешь, ясли. Топор в сенцах в затопорнике, пила за ларем, горбыль возьми под навесом.
Братья ушли.
Двор у Лоушкиных большой, крытый: дрова поленницами лежат, хлев скоту отгорожен, амбар в другом углу. Андрей оглядел ясли: там и дела-то всего ничего.
Из сенешных дверей шумнула Нюшка:
– Эй, добрый молодец! Помоги, покуда не надсадилась. – И поставила на крыльцо ведра с пойлом.
– Куда их? – Андрей подошел к ней.
– Туда, – показала рукой на хлев, засмеялась.
Ведра деревянные, с обручами. Андрей отнес их к воротцам.
– А дальше уже не мог?
– Рогов боюсь.
– Пужливый какой! – Она сарафан подобрала, шагнула в хлев. – Подай мне сюда.
Встретились руки на дужке. Глаза Нюшки из-под платка блестели смехом.
– И второе.
И опять руки встретились.
– Чего это руки горячие у тебя?
– От страха.
Нюшка вытерла о сено руки и подошла к нему.
– Ты и вправду еще не целованный?
Андрей побаивался ее насмешек: избалованная всем домом, бойкая, все норовит показать себя. А чего ради? И так ясно, что хороша.
– Сама ты нецелованная.
– Я?! – Глаза ее округлились. – Да у меня жених есть!
– Ну и ступай, чего пристала? – Андрей взял фонарь. – Где у вас ларь?
– Я пристала? – И засмеялась. – Ну, погоди, молодец! Там ларь, – показала в угол рукой.
Андрей взял фонарь и пошел к ларю. Слышал, как, убегая, Нюшка быстро протопала по крыльцу.
Инструмент у братьев аккуратно сложен. Андрей осветил фонарем, разглядывая богатство.
– Андрей! – позвал от дверей голос Сулля.
Сулль, как приехал с лова, исчез и только вчера вечером пришел, чай уже сели пить. Анне Васильевне гребень подарил, Нюшке зеркальце с фарфоровой ручкой, что возил с собой в становище. Анна Васильевна заметно была довольна. Упрекнула нестрого:
– Экий подарчивый. Для чего балуешь?
Афанасий захохотал:
– Хитрый он! Хочет, чтобы его любили.
Сулль покуривал, улыбался, кивал:
– Так. Лучше не забывай. Очень хорошо иметь друзья.
– Уж воистину хитрый, – Анна Васильевна поднялась, принесла банку с медом. – Как для самого дорогого гостя, только лишь.
За чаем Сулль обращался больше к Никите и Анне Васильевне.
– Денег нет. Пока нет, – и развел руками. – Подождать надо. Товар весной продадим. Тогда. Как уж есть.
Смольков недовольно поерзал на стуле, загорячился:
– Так ты, Сулль Иваныч, задаток пока какой, что ли?
– Чего еще! – Афанасий неловко себя перед Суллем чувствовал, что хотел тогда уйти с лова. – Нам вместе еще на акул ходить. – И повернулся к Смолькову. – Не пропадет твое, не боись.
– А домой чего вдруг собрался ты, Сулль Иваныч? – спросила Анна Васильевна.
Сулль посерьезнел.
– Лопарь один туда едет. Надо дома бывать. ...Андрей теперь, пока шел к Суллю, думал: попрощаться, наверно, пришел. И поставил фонарь на землю, протянул руку.
– Здравствуй, Сулль Иваныч! – Он рад был Суллю.