Кола

Ни на прошлой, ни на этой неделе к исповеди не появлялся. И ранее с ним такое не раз случалось. Прежде чем жаловаться в Архангельск, в известность вас ставлю.

– Я?! – Исправник дико глянул на благочинного. – Не хожу к исповеди?

— Молчать! – Шешелов быстро сообразил. – Православной верой пренебрегать?

Исправник взмолился, обращаясь к благочинному:

– Отец Иоанн, когда я не был на исповеди? Всего раз-другой.

— Прокляну, – строго и тихо сказал благочинный. – с амвона предам проклятию. Все прихожане жалуются: верой исправник пренебрегает, поборами незаконными угнетает. – И сел достойно и важно.

Исправник, похоже, все быстро понял. Цепко обшарил глазами отца Иоанна, Шешелова, на Герасимове чуть задержал взгляд. Может, подумал, и он про него сейчас что-нибудь еще скажет? И как-то разом угомонился.

– Простите меня, господин городничий! – А тон и голос такой, будто крику здесь не было. – Может, вправду меня бес попутал. Если вы меня посылаете, я поеду. Скажите когда лишь...

Так наступить на себя Шешелов никогда бы не смог. Исправник куда опаснее, чем кажется. Зубы его Шешелов еще почувствует. И тоже тон снизил, но сказал непреклонно:

– Сейчас. Немедленно. Как соберетесь, зайдите ко мне. Я расскажу, что и как должно. – И заметил непонятную улыбочку на лице исправника, стиснул зубы, яростно потряс пальцем: – Только вы мне без фокусов. Коль не будут столбы стоять, я вас на морском дне сыщу. Ступайте!

...Они молчали все, пока тяжелые сапоги исправника не пробухали зло на выходе.

– Не жестко эдак с ним? – Глаза Герасимова смеялись.

– Ничего, – сказал Шешелов, – когда-то начинать надо. Зато столбы скоро будут стоять.

– У-у, – протянул благочинный, – он теперь землю копытами рыть начнет.

– Исстарается, – у Герасимова плечи дрогнули, и он засмеялся тихо, почти беззвучно.

– Ты чего?

– Ничего, так я, – Герасимов вытирал слезы, не мог уняться. – Жаль, речей ваших к исправнику не слышал святой синод. Он воздал бы обоим вам.

– А что? – серьезно сказал благочинный. – Не только синоду, и государю в радость было бы все услышать. – И кивнул на портрет царя, даже не улыбнулся. – Посмотрел бы и понял: таких городничих беречь надо.

– Нет, нет, ничего я, – смеялся Герасимов. – но исправнику хвост никто еще эдак не прищемлял. Это и хорошо. Его козырем да по его же рылу. Он и уловил сразу, чем его могут стукнуть, – и посмотрел на Шешелова. – Но ссора эта серьезная. Вам, Иван Алексеевич, поопасаться надо. Вы с ним без свидетелей не встречайтесь. Он нагадить обязательно постарается.

Шешелову было досадно, что черт дернул его брякнуть так про царя, войну. И умышленно благочинному не сказал спасибо – за то, что он так вступился.

– А, – махнул рукой, – все одно донесет. Мне летом в Архангельск опять ехать. Там соберут все в кучу.

– Надо про исправника написать в губернию.

– Мне? – удивился Шешелов.

– Вам, – сказал благочинный. – Зазорного ничего нет в этом.

– Господи, губернатор скажет, что я пустой ябедник.

– Ничего, пусть скажет. Но себя оберечь надо. Исправник на вас донесет, вы на него напишите. Пойди разберись, как вправду было. Самое большое обвинение – ябедник. Эко горе!

– Я подумаю, – пробурчал Шешелов. – Тут дела поважнее есть. – И подергал себя за ухо. – Вот что хотел сказать вам. Не только одних инвалидных надо оставить на лето в Коле, но и тех из поморов, у которых есть ружья. Тогда город надежнее защищен будет.

– Интересно, – оживился Герасимов. – Это как же?

— Сделать свою милицию.

– А кто их будет кормить? – спросил благочинный.

– Собрать из колян сход. Внушить всем: опасность грозит великая, и надобно защищаться. Пусть каждый, кто и что может, – жертвует.

– Мудрено... Речь ведь идет не о пуде хлеба или трески. Понадобится ведь ой сколько.

– Да. Но речь о том, что каждый может дать добровольно. Оружие, хлеб, рыбу или денег хоть сколько.

– Немного у колян денег.

– Ну, – сказал Герасимов, – поискать могут.

– Вот пусть поищут. Кто что может. Собрание соберем, список подпишем. Все по чину: я, уездный судья, исправник, стряпчий, отец Иоанн, бургомистр, казначей. А там и коляне пойдут. Неужто дрогнут? И из собранного нанять милицию...

– На моей памяти ничего похожего в Коле не было.

– А славно было бы, – сказал благочинный. – Велите, Иван Алексеич, и в колокол бухнем поутру, соберем колян.

– А кто под начало возьмет милицию?

– Иван Алексеич, – сказал благочинный, – он ведь был в сражениях на той войне.

Шешелов раньше не думал об этом. Но теперь, когда подошло близко, обеспокоился. А в самом деле, кому отдать под начало? И сказал:

— Что ж, я готов.

– Странно, – сказал благочинный Герасимову, – а как мы с тобой про милицию не додумались?

– Да так уж вот, не сумели. Опыту нет. На той-то войне Иван Алексеич, с Бонапартом, была милиция?

– Партизаны были.

– Ну так что, – снова обеспокоился благочинный, – ударим поутру в колокол? Только с колянами говорить вам придется.

– И вам тоже. Всем говорить надо. Я утром приму чиновников, а потом пошлю кого-нибудь вам сказать.

– Ох-хо-хо, – вздохнул Герасимов, – день-то такой... Или ночь, как сказать? С каждым разом все труднее и тяжелее. – И кивнул благочинному. – Пойдем, поспим хоть немного.

– Пойдем, – сказал благочинный, и они встали.

– Вот еще что, – Шешелов подергал себя за мочку уха. – Ты, Игнат Васильич, про ссыльного все спрашивал.

– Спрашивал.

– Исправника долго теперь не будет. Что же ссыльный там без следствия? Может, что-нибудь посоветуете?

– Это просто, – сказал благочинный, – отдать его на суд стариков, и конец делу.

– А кто там судит?

– Самые старые. И я там, – сказал Герасимов.

– Вон что! А я думаю, что ты все про ссыльного спрашиваешь?

– Мы ведь не по закону судим, а по наитию. А не хуже уездного получается. Душою видим: виновен или нет человек.

– Так уж и видите?

– У-у, – протянул хвастливо Герасимов, – колдун есть старый один, лопарь. Сквозь землю видит. Такие хитрые закавыки перед судом ставит: все на ладони будто. И на глазах делает, принародно. Что там следствие ваше! Туг суду сразу видно, есть вина или нет.