Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
Ближе к центру все чаще тела убитых красноармейцев. Возле трупов со злобным карканьем кружатся люди. Так тянуло подойти к убитым, дружески заглянуть в глаза, заботливой рукой набросить кусок рогожи на голое истерзанное тело. У одной особенно многолюдной и шумной кучки остановился. Протолкался ближе, заглянул через головы стоящих впереди людей.
Лицом вверх, широко раскинув руки, лежал скуластый конопатый парень. Приподнятая верхняя губа открывала полоску крепких белых зубов. Правая нога неловко подвернута в колене. Под левым потемневшим соском кровавой пеной пузырилась маленькая ранка. Слышались грубые
Толпа захлебнулась в радостном визге.
Барынька поднялась, плюнула на голый живот конопатому парню и, удовлетворенная, пошла своей дорогой.
У Лукина неукротимой яростью вспыхнули глаза. В жгучей злобе заметалось сердце. Захотелось зарычать по-звериному, броситься на толпу, впиться в горло зубами и грызть, грызть.
С трудом оторвал прилипшие к мостовой ноги, пошатываясь, вышел из толпы. Забыл о том, что надо спешить к пароходам.
Шел походкой смертельно уставшего человека, ссутулившись, медленно и тяжело передвигая ноги.
— А, будь что будет!
Меркин прятал от встречных глаза, чтобы скрыть жгучую ненависть к ликующим. До пристани оставалось два квартала.
Когда торопливо переходил улицу, встречный, в засаленной фуражке с вытертым бархатным околышем, остро глянул в лицо.
В глазах Меркина метнулся страх. Тоскливо успел подумать:
«Где я видел этого человека?»
У человека мелкой судорогой задергалось лицо.
— Братцы, комиссар!
Схватил камень с мостовой, прыгнул к Меркину. Меркин на мгновение закрыл глаза. Лицо залило горячим и мокрым. Пропал страх, осталась только злоба. Выхватил из кармана браунинг и в упор стрелял в красные, оскаленные лица.
От угла смотрел Лукин.
Когда подходил к Волге, услыхал протяжные пароходные гудки.
С берега увидал, как один за другим вытянулись гуськом пароходы. В сердце не было ни злобы, ни страха. Где-то в глубине притаилась тревожная мысль об опасности, но за пустым безразличием ко всему никак не могла вылиться в твердое, вполне сознаваемое чувство.
На берегу толпился народ. Прыгали радостные босоногие мальчишки, бросали камнями по направлению уходящих пароходов.
С равнодушным деланным видом обратился к стоявшему рядом дюжему курносому парню.
— Уплыли?
Парень радостно осклабился.
— Уплыли!
Протяжно выли гудки. Над пароходом низко стлался густой черный дым.
От пароходной волны закачались у берега лодки.
К берегу подбежал высокий бритый человек в рубахе защитного цвета, выхватил из кармана револьвер и выстрелил вдогонку пароходам.
Кругом засмеялись.
— Смотри, потопишь!
Лукин неторопливо отошел от толпы и пошел вдоль по берегу, крепче запахнув полы серого пиджачишка. В боковом кармане нащупал бумажник. В бумажнике были керенки, огрызок химического карандаша и старый замызганный паспорт на имя мещанина Селезнева.
Лукин хмуро улыбнулся.
— Ну, Селезнев так Селезнев, мне все равно.
Далеко впереди, где с противоположных
берегов почти вплотную друг к другу наклонились синие горы, исчезали пароходы.Начинались дачи. Кое-где покачивались рыбачьи лодки. Со звонким смехом плескалась у берега детвора. Встречные подозрительно оглядывали.
Один блеснул белыми зубами, весело подмигнул:
— Ну, брат, теперь не догонишь!
Лукин неожиданно для себя самого улыбнулся:
— Догоню!
И бодро зашагал вперед.
В матросском платье, надетом прямо на голое тело, было неловко. От грубой шерстяной материи саднило кожу, просторные башмаки натирали ноги.
Издали увидала кучу баб у своего двора. Встретили Берту злорадными улыбками.
Проходя во двор мимо баб, сказала:
— Не радуйтесь, наши погнали чехов!
Женщины визгливо захохотали.
— То-то ваши голышами и скачут по городу!
— Чтой-то ты сама в наряде каком!
— Хи-хи-хи! Комиссарка!
Защемило сердце: неужели отдадут город?
У себя в комнате сбросила матросское платье, вытерла насухо тело, переоделась. Порылась в корзиночке, достала самое ценное — письма и фотографии матери, сунула их за пазуху.
Накинула на плечи цветастый японского шелка шарфик, взяла сумочку и вышла.
Женщины все еще стояли у двора. Спокойно прошла мимо них и вдруг, не отдавая себе отчета, повернула не к Волге, куда надо было идти, а совсем в другую сторону. Отошла квартал от дома, повернула за угол и быстро направилась к месту сбора.
Недалеко от реки стал обгонять народ. Вдали замирали протяжные гудки пароходов. Дрогнула налитая тоской грудь:
«Уехали!»
Мимо бежал паренек.
— Куда, товарищ, народ бежит?
Паренек остановился, блеснул веселыми взбудораженными глазами.
— Га! Товарищи-то вон на пароходах уплыли!
Паренек с пронзительным свистом кинулся дальше.
Берта устало присела на чье-то крылечко. Потускневшими глазами обвела улицу. Взгляд приковался к маленькой бакалейной лавчонке напротив.
Медленно перешла улицу, вошла в лавчонку.
— Дайте пудры. И помады дайте.
Тут же в лавчонке вынула из сумочки маленькое зеркальце, густо обсыпала лицо пудрой, накрасила губы помадой.
Лавочник принял за гулящую девку, тряхнул подстриженными в скобку волосами:
— Хе-хе! Освежиться, барышня, захотели?
— Да, жарко, лицо саднит!
Теперь знала, что походит на уличную женщину, и не боялась, что кто-нибудь из случайных знакомых узнает.
Но что делать, куда идти? Вернуться в свою комнату нечего было и думать. У кого можно переждать хоть несколько дней? Дальше видно будет, что делать, может быть, кто из товарищей остался в городе.
В памяти неожиданно всплыл один из рабочих-трубочников, — Соловьев. Он еще чинил Берте примус. Как-то приглашал к себе, говорил, где живет, но теперь Берта боялась, что не вспомнит улицы. Это было где-то за городом, в поселке, недалеко от Трубочного завода.
Решила идти к Соловьеву. С трудом разобралась в узеньких улочках. Нашла и желтенький домик с двумя маленькими оконцами.
— Здесь живет товарищ Соловьев?
Небольшая сухонькая старушка, мать Соловьева, подозрительным взглядом окинула густо напудренную женщину.