Кольцо Фрейи

– Не грусти, дорогая! – Она повернулась к Гунхильде и наклонилась, чтобы обнять ее. – Асфрид и жизнью, и даже смертью своей сделала честь вашему роду. Теперь ты моя дочь. Твоя бабушка позаботилась о тебе, сделала все, что от нее зависело. Ты будешь вслед за мной королевой всей Дании, и всегда помни, расскажи своим детям, что в груди твоей бабушки Асфрид билось мужественное и решительное сердце, которое сделало бы честь и мужчине.

Не отвечая, Гунхильда вцепилась в застывшую руку Асфрид и зарыдала, пряча лицо на ее смертной подушке. Невесомая старческая рука в ее ладони медленно остывала.

***

Еще день, а может, два Гунхильда провела как в тумане. У смертного ложа бабушки она впала в оцепенение, не то сон, не то обморок, и почти не заметила, как ее подняли и унесли. Она не то спала, не то впадала в забытье; просыпаясь, сразу вспоминала все, что случилось, и торопилась заснуть опять, словно пытаясь спрятаться от этого ужаса. Совсем рядом с собой она видела Эймунда; брат был жив и довольно бодр, даже пытался подбадривать ее, но его слова не доходили до ее сознания, и она снова засыпала, успокоенная отчасти тем, что хотя бы один близкий человек остается с ней.

И все время ей снился Харальд: она снова видела его серо-голубые, светлые глаза совсем рядом, вплотную, видела тот его взгляд, изменившийся, наполненный особым смыслом… Мерещилось, будто он сейчас где-то близко, лежит возле нее, обнимает. Странно было ожидать утешения от него, ее врага, но Гунхильда чувствовала, что именно он мог бы оказать ей наилучшую поддержку, и невольно тянулась к нему. И сейчас, во сне, ощущение его близости наполняло Гунхильду не тревогой, как наяву, а глубокой радостью, обнимавшей тело и душу, теплым чувством блаженства.

После ночи на холодном камне и всех потрясений Гунхильда могла бы заболеть, но этого не случилось. Ей снова мерещилось, будто некое существо, похожее на нее, но во сто крат прекраснее, сидит возле изголовья, и само присутствие этого существа согревало и наполняло силами. «Твоя бабушка умерла!» – сказал суровый голос в голове, едва сознание выпуталось из сна. Мысль о том, что больше нет бабушки, которая стала бы лечить ее и ухаживать за ней, а еще о том, что некому, кроме нее, позаботиться о раненом брате, заставила ее держаться и довольно быстро прийти в себя. Она только не знала, один день прошел или два, но вот она проснулась, уже с довольно ясной головой, и попыталась осмыслить положение.

Оказалось, что после ночи неудавшегося бегства их с Эймундом обоих заперли в чулан, служивший ранее кладовкой, а теперь – хранилищем для опустевших ларей и бочонков. Вот откуда запах тухлой рыбы, мучивший ее день и ночь – ей устроили постель, бросив пару тюфяков на доски, уложенные на несколько составленных вместе бочонков из-под соленой рыбы. И хотя под присмотром хозяйственной Тюры их тщательно вымыли, этот запах окончательно истребить невозможно. Так же была устроена постель и для Эймунда.

Поднявшись, Гунхильда первым делом осмотрела рану Эймунда. Та оказалась чистой и вид имела довольно неплохой – обошлось без нагноения.

– Чем тебя лечат? Здесь нужны березовые почки, сейчас самое время их собирать. Жаль, дуб еще не выпустил листочки, они бы пригодились. Болит? Здесь нужна белая кувшинка и еще рогоз…

– Королева меня лечит, – сказал он. – Все же мы ей родичи, и она не может бросить нас без помощи. Говорит, что фру Асфрид смотрит на нас и не простит небрежения ее внуками.

– Бабушка и сейчас нам помогает, – вздохнула Гунхильда. Горло перехватило, глаза наполнились слезами. – Ну зачем, зачем она это сделала?

Эймунд помолчал.

– Это из-за нас, – обронил он. – Мне рассказала йомфру Ингер. Горм сказал, что раз уж ты сбежала, то он выдаст Асфрид замуж за своего сына. А она не хотела на старости лет оказаться женой парня, который ей годится во внуки, и не хотела, чтобы права на нашу землю ушли к Кнютлингам вместе с ее рукой. Она надеялась, что ты сумела уехать, и тогда, если бы она умерла, права на наследство уехали бы вместе с тобой. И когда ей показалось, что меня уже убили…

– Выходит, это все из-за меня! – От слез Гунхильда едва могла говорить.

– Ну, ты не виновата, что не смогла уехать! – Эймунд лежа протянул руку, стараясь коснуться ее. – Я уже слышал, как все было. Кнут перекрыл вам дорогу к кораблю, а Халле, бедняга, до последнего пытался увести тебя…

– Он погиб, – всхлипывая, добавил Гунхильда. – Посадил меня на камень и погиб.

– Он уже в Валгалле. Хоть рода он был не знатного, но умер как мужчина.

– Я думала, ты тоже погиб.

– Я сам так думал! – Эймунд усмехнулся. – Меня спасла Ингер.

– Почему это? – Гунхильда подняла на него мокрые от слез глаза, вытирая щеки.

– Я ей понравился! – Эймунд тихо рассмеялся. – Я тут изображал того норвежца, Франмара, который дал на йольском пиру обет, что возьмет в жены Ингебьёрг, дочь конунга Ингвара из Гардов, или умрет. Говорил, что явился сюда, чтобы похитить Ингер, о красоте которой известно по всем Северным Странам.

– Да неужели она тебе поверила? – недоверчиво спросила Гунхильда. Она знала, что дочь Горма горда и честолюбива, но ведь не глупа!

– Может, и не так чтобы поверила, но ей определенно понравилось! Ведь это приятно, когда ради тебя сын конунга является из-за моря и в одиночку лезет ночью во вражескую усадьбу? Это прямо сага, пусть и не совсем правдивая. А она, кстати, и правда ничего себе.

– Ничего себе! Да она красавица! Прямо как из саги вышла! И смелая к тому же.

– Это кто тут вышел из саги? – раздалось от двери.

Брат и сестра обернулись – на пороге стояла именно та, о которой они говорили.

– Ты проснулась наконец, спящая валькирия? – Ингер кивнула Гунхильде. – А я уже хотела позвать Харальда, чтобы он тебя поцеловал, как Сигурд Брюнхильду, а то думала, ты так и будешь спать еще сто лет.

– Почему это Харальда? – Гунхильда покраснела, вспомнив свои сны.

И что это на нее нашло – наяву мысль о том, чтобы целоваться с Харальдом, казалось удивительно нелепой.

– Ах, ну да, лучше Кнута! – Ингер усмехнулась. – Но ведь это Харальд лазил за тобой на Серую Свинью. Говорят, ты спала там беспробудным сном, как Брюнхильда на своей горе. Может, он там уже целовал тебя, чтобы разбудить, пока Кнуту не было снизу видно?

– Ничего подобного! – запротестовала Гунхильда, хотя у нее мелькнула мысль, что если бы Харальд это сделал, она могла бы не заметить во сне. – Он не больше хочет целоваться со мной, чем я с ним. Он ведь считает меня ведьмой, от которой вам один вред!