Кольцо Сатаны. (часть 1) За горами - за морями

В шесть утра, когда еще стояла глубокая ночь, в лагере раздались резкие удары железа о рельсу. Звуки не сразу доходили до сознания спавших. Сергей вскинулся, сел и никак не мог понять — где он и что с ним. Вокруг, молча, суетились тени, светились под крышей лампочки, печки гудели, распространяя тепло. Возле каждой плотно стояли или сидели на корточках молчаливые люди. Кто сушил над самым железом портянки, носки, кто-то блаженно охал от жары, хлопала дверь и тогда видно было как ползет в помещение морозный туман. По скорости этого потока определяли насколько холодно на дворе.

Ругались, молча оттесняли друг друга от печки, на нарах постанывали, шевелились те, кто не мог подняться. А у вахты, через небольшие интервалы, продолжали бить молотком по рельсе, каждый резкий звук заставлял вздрагивать. Полчаса на сборы, полчаса на завтрак — и всем построиться около вахты.

Вновь прибывших на работу не вызвали. После семи, когда в бараке остались только больные, туркменов и Сергея повели в столовую, за пять минут они проглотили перловку с запахом соленой рыбы. Триста граммов хлеба запили теплой подслащенной водой.

Уже в бараке поняли, что у них выходной. Сергей устроился сушить портянки, рядом с ним освоили места еще человек десять. Дров оставалось мало, и дневальный, разбитной мордастый мужик, затрубил тоном приказа:

— Черномазые, которые ночью приехали, после бани — за дровами, понятно? Топоры дам. И провожатого. А то ведь как: у печки все, а за зону никого. Ты с ними? — спросил у Сергея.

— С ними, из Магадана.

— Ну что там? Как новое начальство?

— Не знаю, не встречался.

— Твои по-русски кумекают?

— Двое или трое. А что?

— А то, что тебя определят в бригадиры, понял? Работники они, вижу, квелые, так что все шишки покатятся на тебя.

— Не впервой…

В бане им выдали желтое и грубое белье, полчаса ушло на мытье и стирку. Сюда же заглянул лекпом, молодой фельдшер, и троих назначил в стационар: ступни у бедняг посинели и опухли. Обратился к Сергею:

— Ты, вроде, посмышленей. Забери их прямо отсюда. Из каких краев сам-то?

— Рязанский.

— А статья?

— Дрянная статья, пятьдесят восемь-десять. Особое совещание.

— Это хуже, парень. Раз Особое совещание, значит, только общие работы.

— Знаю. Растолковали по пути.

— Ты вот что. Просись к бетонщикам. Не на холоде все же.

— Спасибо, попробую. Худо здесь?

— А то… И все-таки лучше, чем на приисках. Там уже по двенадцать часов вкалывают. На полный износ. У нас пока десять часов осталось. И то больных уже девать некуда. В день одного-двух жмуриков вытаскиваем.

— Жмуриков?..

— Ну, покойников, значит. А я почти твой земляк. Тульский я, город Белев, знаешь? Прямо из медтехникума и сюда. Спецколлегия судила, пять годочков. Ну, будь! Заглядывай, потолкуем.

Вот так для Сергея Морозова началась уже не пересыльная, а оседлая лагерная жизнь. Засыпая вечером, он привычно подсчитал: осталось ему два года и полтора месяца. Семьсот восемьдесят четыре дня.

В тот день его вызвали к нарядчику.

Молодой и крепкий мужичок, как потом выяснилось, сверхсрочный старшина, из армии, с пятью годами за изнасилование, он оглядел Сергея с ног до головы и усмехнулся:

— Тебя обмундировали, как на парад, а твоих чучмеков оставили в холявах, кое-как. Бригадиром у них будешь, ты в одном списке. Котлован под фундамент рыть. И построже с ними, чуть что — в рыло. Ты кто по специальности? Агроном? Ну, здесь полей-огородов нема. Хотя с твоей статьей и брагидиром-то…

— А я не пойду бригадиром. Я работать буду как все. Приходилось когда-то и бетонщиком, — соврал Сергей. — А бригадиром к туркменам назначайте из них, там трое по-русски говорят. Им сподручнее и в рыло, и все такое.

— Ну, смотри. У бетонщиков тоже не мед. Я хотел помочь тебе. Деньги есть? Дай пятерку взаймы.

Сергей дал, хотя у самого осталось четырнадцать рублей. Понял, что нельзя не дать, от этого ухаря много чего зависит. Наверное, он уже привык обирать всех и каждого.

Этапники отдыхали до обеда. После рыбного перлового супа, ложки перловой каши и четырехсот граммов хлеба на обед и ужин сразу же погнали за дровами. Все ближние сопки уже стояли голые, идти пришлось километра за два, конвоир знал, где остался лесок, туда уже наторили тропу в глубоком снегу. Рубили молодые лиственницы, свалили одно старое дерево, разделали, каждому балан на плечо или бревно на двух.

У входа на вахту у них отобрали половину дров. Тут были свои порядки, не поспоришь.

Все бригады возвращались к шести часам, уже потемну. И по тому, как входили, как сразу кидались к печкам, как готовы были горло перекусить за место у тепла, Сергей понял, каково пробыть десять часов на морозе. У всех лица в белом, лед нарастал на бровях, усах, на небритых щеках, под носом тоже натеки льда. Никто не произнес и слова, пока не разморозили лица, пока не унялась дрожь в настуженном теле. Грели в консервных банках воду, жадно глотали горячее, обжигая руки и рот. И после разговаривали мало. Все были чужими друг другу, боялись сказать что-нибудь такое… Сидели на нарах, вздыхали и тупо глядели перед собой. Каторга.

Бытовиков в бараке оказалось десятка полтора. Они устраивали в своем углу нескончаемый шум, дрались за теплые места, скидывали с нар старых и больных интеллигентов. Завладев местом у печки, садились играть в карты, гоготали, матерились, сил хватало, поскольку все блатные места в лагере принадлежали им. «Классовое расслоение», — невесело подумал Сергей.

Его притягивали к игре, считали за своего: молодой, крепкий, еще не успевший истратить силы на лагерной работе, не превратившийся в «доходягу». Он отказался и раз, и другой, и третий, после чего блатные оставили его в покое, хотя и не без зависти продолжали посматривать на валенки и полушубок. Берегись, Морозов!

Он пошел к бетонщикам. Большую половину времени они находились в утепленном помещении, где крутились две небольшие бетономешалки. Здесь оттаивали горы мерзлых песков и гальки. Сергей как ухватился с первого дня за тачку, работу тяжелую, но подвижную, так и катал ее первые десять дней, возил песок и гальку из мерзлых куч в помещение. Тяжело, конечно, десять часов — с малым перерывом — держаться за груженую тачку. На его счастье, бетономешалки то и дело выходили из строя, и тогда работяги отдыхали возле большой печки из железных листов. Десятник у них был тертый калач, в нарядах делал бессовестные приписки и «вытягивал» на сто-сто десять процентов. А это уже девятьсот граммов хлеба и баланда погуще.