Кольцо Сатаны. (часть 1) За горами - за морями

Весной 1931 года энергичный Юрий Билибин и более ста молодых решительных геологов снова отправились в глубинные районы Колымы. Эта их работа привела к открытию новых перспективных месторождений золота и созданию научной системы геологии местности.

Время сомнений прошло. Наступило время действий.

Союззолото к началу тридцатых годов уже оттеснялось от событий, разворачивающихся на Колыме. Сам А. П. Серебровский, неожиданно даже для Серго Орджоникидзе, оказался не у дел, а все проблемы, связанные с освоением Колымы, перешли, по решению Совета Труда и Обороны, к специальному тресту «Дальстрой НКВД СССР», начальником которого был назначен известный деятель партии, латыш-чекист Эдуард Петрович Берзин.

Он сразу же поехал в бухту Находка в Приморье, где была намечена база треста, а оттуда, уже морем, в бухту Нагаева, удобную для строительства порта. Недалеко от бухты, у реки Магаданки, началось строительство города с названием Магадан.

Еще стояла зима 1932 года, мартовское солнце никак не осиливало крепких морозов, а Берзин уже выехал в поселок геологов Ягодный. И там встретился с Билибиным, назначенным главным геологом Дальстроя.

Встреча этих двух лиц, двух мировоззрений и характеров, проходила напряженно. Берзин вдруг узнал, что «бешеного» золота здесь не будет, что и первая экспедиция, и Колымская геологоразведочная база при уточнении проб и карт пришли к выводу, что месторождения золота разбросаны в пространстве и не так богаты, как того хотелось бы. Что придется строить не одну трассу с нанизанными на нее приисками, а целую сеть дорог в разные стороны на сто и двести километров, где предполагалось строить прииски.

Вероятно, чекист Берзин был взбешен. От него требовали золото немедленно и как можно больше золота, а тут еще дороги, поселки, тогда как из пересыльных лагерей возле Находки на Север уже движутся пароходы с людьми. С заключенными, естественно, людьми.

Билибин с некоторым опозданием понял, что его открытия дали простор, базу для использования каторжного труда. Это никак не укладывалось в душе очень порядочного и воспитанного человека. Он понимал, что последует, когда в Нагаево из трюмов вывалят — и уже вываливают! — первые десятки тысяч подневольных. И если Берзин был взбешен «ошибкой» первооткрывателей, давших повод для постройки одного-двух поселков и для разработки компактного и богатого месторождения, то Билибин был расстроен не в меньшей степени, оскорблен и недоволен, что труд его товарищей используется теперь для такого безнравственного эксперимента, более подходящего для средних веков…

Кажется, именно из этого несоответствия взглядов складывались все дальнейшие отношения Берзина и Билибина. НачальникДальстроя позволил себе высказать главному геологу неудовольствие и даже угрозу. Тот ответил холодным отчуждением…

Вскоре недоразумения, связанные с оценкой богатства края, лишились всякой почвы. Кроме Среднеканского месторождения, казалось бы незначительного, здесь же были обнаружены золотые клады в десять раз богаче алданских. За сим последовали крупные находки на Хатыннахе, Ат-Уряхе, в районе Оротукана, Сусумана, Неры… Только успевай строить дороги, поселки и, конечно, зоны.

Но ни Берзин, ни Билибин уже не искали путей от сердца к сердцу. Слишком разные были люди, каждый по-своему оценивал события и их нравственный уровень.

В 1933 году Билибин уезжал в отпуск на «материк». Стояла солнечная, быстротечная осень. Встретившись с Берзиным, главный геолог сказал:

— Я не думаю, что мне надо возвращаться после отпуска.

Берзин промолчал.

— Я прощу уволить меня из Дальстроя. Свой вексель я еще не оплатил, хотя золота вам хватит на десятилетия, сколько бы заключенных сюда ни привозили.

Берзин ответил не сразу. Пожалел, что сам воздвигнул стену между этим талантливым, чистым человеком и собой.

— Я не возражаю против вашего увольнения, — ответил он коротко и резковато.

И пошли годы, когда о Колыме старались говорить как можно меньше и как можно тише, как у постели тяжелобольного. Пароходы продолжали возить в бухту Нагаева десятки тысяч заключенных за каждую навигацию. Северо-Восточный лагерь ГУЛАГа становился самым крупным и самым страшным лагерем НКВД.

Странно и трагично зазвучала фраза из ранней (1936 г.) статьи Берзина в «Правде» о Колыме, о «людях, которые и не думают о возвращении…»

Где уж там возвращаться!

Ведь даже А. П. Серебровский, идейный вдохновитель Союззолота, был уже расстрелян…

МОРСКАЯ ОДИССЕЯ

…Колонна вновь прибывших медленно двигалась вдоль бараков. Сергей то и дело поглядывал на шагающего рядом Виктора Павловича. Наконец Черемных сказал:

— Это первый случай, когда убивают в открытую. И где? Внутри зоны. Похоже, для охраны такие выстрелы — один из методов запугивания. После него уже хочется не ножками ходить, а передвигаться на всех четырех, по-собачьи, не подымая головы. Докатились, в общем.

Их ряды уже втягивались в черный зев очередного барака. Дверь была нараспашку. Тепло.

Жизнь в пересыльном бараке с первого дня получилась неладной, люди выглядели подавленными, мало разговаривали. Появились и понуждали к молчанию какие-то новенькие, очень шустрые, осведомленные, они поворачивали разговор с любой темы на опасные, бездонно-болотные, где запросто можно уйти с головой.

Один из таких, скромненький молодой человек, два дня кряду вертелся возле пятерки друзей, присаживался на нары, скорбно вздыхал, ввязывался в разговор и слишком уж очевидно подталкивал к скользким темам. Однажды, после мирного молчания, он вздохнул и произнес в пространство:

— Если бы товарищ Сталин знал, что тут делается!

Никто его мысли не поддержал. Иван Алексеевич вдруг спросил:

— Как самочувствие, отец Борис?

— Да вроде лучше. По утрам, правда, ноги как ватные. А потом расхаживаюсь, сегодня страсть как далеко ходил. До самой уборной.

— Никому и дела нет до страданий наших, — опять вмешался новичок.

И опять ему не ответили, разговор пошел о погоде, она и впрямь стояла превосходная, «тепло и солнце, день чудесный».

Разговорчивый гражданин вдруг скис и покинул приглянувшихся ему людей.

— Нашел дураков, — грубо высказался Черемных. — Сексот несчастный. Находятся же такие. Все ищет, кого бы продать, заложить. Братцы, будем бдительны! Нам вполне хватит одного срока.

Дни в приморской пересылке были похожи один на другой, как близнецы. Спать давали вволю, но все подымались в шесть, чтобы к семи занять очередь в котлопункте — так называли здесь столовую под навесом и многооконную стенку кухни, откуда выбрасывали жестяные тарелки с порцией все той же перловой каши и пайку хлеба с двумя кусочками сахара. Кипяток брали из больших кипятильников.

Позавтракав, шли в барак или на прогулку по зоне, оставляя одного при вещах. Наблюдали нехитрую жизнь, подолгу стояли у собачьего двора, где содержались служебные овчарки, они рвались и хрипели от злобы, едва увидев поблизости заключенного. По духу определяли, что ли?

Особой приметой этого лагеря был разгул воровства, обманов, ночных грабежей и даже убийств. Вся лагерная обслуга находилась в руках блатарей, организованных в шайки с наводчиками и исполнителями, которые нередко и приканчивали несговорчивых. Противостоять этим мерзавцам политические не могли. Бараки по ночам становились местом расправы. Наводчики заранее определяли людей с деньгами или с хорошими вещами, отводили в сторону и предлагали сдать столько-то вещей или денег. Несговорчивого в глухой час ночи накрывали брезентом, били и попросту отнимали все, даже брюки. Соседи, естественно, делали вид, что ничего не видят и не слышат. Охрана жалоб на грабежи не принимала.