Кольцо удачи

Вблизи рука Ларисы казалась иссиня-бледной. Пальцы торчали безжизненно, как на гипсовом слепке, фиолетовые ногти обломались. Такую руку нельзя было целовать или гладить — только жалеть.

Камилл попытался улыбнуться и с искусственным воодушевлением принялся рассказывать заготовленную историю, которую в разных вариантах вычитал у Гете, Шиллера, Дюма и Цвейга. Это был анекдот о знаменитой авантюристке Жанне де ла Мотт, которая украла алмазное ожерелье, предназначенное для Марии Антуанетты. Громкий скандал стал прелюдией к Французской революции и свержению Бурбонов. Позднейшие исследователи выяснили, что Жанна де ла Мотт бежала в Россию и до самой смерти жила в Крыму под именем графини Гише. Ожерелье хранила в черной шкатулке, которую постоянно держала при себе. Однако после смерти графини алмазное ожерелье исчезло. По свидетельству историков, это был шедевр ювелирного искусства — соразмерность, изящество, огненная игра придавали ему невыразимое очарование. Красота Марии Антуанетты заметно потускнела без ожерелья. По-видимому, последующая потеря головы огорчила ее меньше.

Заключительную остроту придумал сам Камилл, надеясь развеселить Ларису. Но та не улыбнулась и задумчиво протянула:

— Я понимаю королеву.

Наступило долгое молчание. Камилл смотрел в открытое окно, за которым летали голуби и ласточки. Он не предполагал, что свидание окажется таким тяжким. Думаешь одно, хочешь сказать другое, а говоришь никому ненужную чушь.

Вдруг лицо Ларисы как-то странно исказилось, пошло пунцовыми пятнами. Губы жалко покривились, подбородок мелко-мелко задрожал.

— Почитай что-нибудь, — едва слышно попросила она.

— Я больше не пишу.

— Совсем?

— Совсем.

— Почему?

Камилл пожал плечами.

— Тогда почитай старое. — Голос Ларисы едва ли не молил. — Почитай «Песню о любви».

Камилл глядел в окно. Потом, едва намечая мелодию, начал:

— Я тебя люблю. Древнее мира эта песня о любви. Светло и нежно льются волосы-ручьи. Мне слаще жизни губы теплые твои. Люблю тебя… Звезды глаз твоих меня согрели, стал я чище и мудрей. Не может быть иной любви, иных друзей. Ты всей вселенной стала, тайною моей — ты вся во мне. Ты вся во мне — и чудо-волосы, изгибы губ, и тайна голоса. Ты вся во мне, в моей судьбе. Тебя я вымолил у бога, ты лишь со мной не одинока. Я как алмаз тебя согрел.

Камилл говорил все тише. Он уже не читал, а хрипло рассказывал о том, что было и минуло. Глаза Ларисы были закрыты, под изогнутыми ресницами набухали слезы. Лицо матово светилось, словно подсвеченное изнутри. Губы пылали.

— Пожалуйста, поцелуй…

И все стало, как раньше.

— Почему ты мне рассказал про ожерелье Марии Антуанетты?

— Просто так.

— Я эту историю лучше тебя знаю. Из-за этого ожерелья пожар случился.

— Как так?

— Хотелось получить дешевый алмаз. Такой дешевый, чтобы любая женщина могла купить себе бриллиантовое ожерелье. Как это сделать? Тяжелый углерод дорог, алмаз из «Тора» идет только на технические нужды. Тогда я подумала, что если облучить антрацит медленными нейтронами, то часть углерода-двенадцать превратится в тяжелый изотоп.

— Молодец! Хорошо придумала.

— Но в антраците оказалось много органического материала, который мешал росту алмаза. Проконсультировалась с химиками. Они посоветовали вытянуть органику при помощи эфира…

— Значит, в холодильнике был эфир?

— Ну да, чтобы остыл и меньше испарялся.

— Ты как ребенок! Эфир надо держать под тягой!

— Пока ее сделают.

7

Через неделю из сороковой палаты выписали молодайку на костылях. На ее место положили загипсованную женщину с ногой, нацеленной в зенит.

Лариса смотрела на Камилла с веселым ожиданием.

— Здравствуй, — сказал он и принялся выгружать банки со свежей клубникой и черешней.

— Не так, не так! — закапризничала Лариса и вытянула губы. Камилл поцеловал ее около уха, ощутив как нежная щека налилась жаром. Теплые и мягкие женские губы раскрылись.

О-о-ох! — выдохнула женщина. — Еще… Как я люблю целоваться!

Камилл гладил бледную руку, угловатые плечи, тоже бледные и прохладные.

— Видишь, уже шевелится? — сказала Лариса и действительно шевельнула гипсовыми пальцами.

— Ого! А ну-ка мизинцем.

— Все, все хорошо. Врач сказал, что через неделю вытащит спицу, а там и выписка.

— Хорошо…

— Еще бы не хорошо! Знаешь, как надоело лежать? Так хочется к тебе сил нет терпеть.

— Бесстыдница ты.

И они опять целовались.

— Как дела в институте?

Она уже вторую неделю интересовалась жизнью отдела. Камилл отвечал уклончиво, но сегодня решил сказать все.

— Знаешь, в отдел тебе возвращаться не надо.

— Почему?

— Почему, почему — по кочану! — Иных слов у него не нашлось. Интересной работы везде много.

— Нет, ты все-таки скажи.

— В общем было собрание…

— А-а-а, понимаю! Ты сидел в уголочке и молчал. Комсомольско-молодежная Таня Боровик выступила с «пламенной» речью. Замдиректора Михайлов, конечно, орал и пучил от натуги глаза. — Все это было настолько достоверно, что Камилл невольно улыбнулся. Лариса едко продолжала:- Андреев лил крокодиловы слезы и становился на колени. В результате его простили, а меня…

— Андреев уволился. «И в кубе» берет тебя на участок.

Начальника алмазного участка Инну Ивановну Игнатьеву звали в институте «И в кубе» или просто «Кубышкой».

— Здрасти! Что я там буду делать?

— Будешь по-прежнему выращивать алмазы.

— Торчать у «Тора», да? Я исследователь, а не технологическая дама! Я хочу заниматься углем!

Усманов смотрел в открытое окно. Небо было высоким, безоблачным и голубым. С него словно стекал зной и собирался над землей в виде непрекращающегося птичьего щебета, яркого огня цветов и зыбкого марева над асфальтированной аллеей. Неторопливо пролетела ворона, посматривая по сторонам. Высоко, высоко стригли небо две ласточки. «Что-то их в этом году мало, — подумал Камилл. — Уж не попала ли стая над морем в шторм? Бедные птички!.. Впрочем, за такое жаркое лето они, наверное, успеют вывести и выкормить два потомства. А осенью все небо будет в ласточках».

— Почему ты молчишь? — сердито спросила Лариса;

— Что? — Камилл увидел, что она положила его ладонь себе на грудь.

— Я не хочу на участок. Пожалуйста, поговори с отцом.

8

В этот воскресный день Марат Магжанович вопреки обыкновению в институт не пошел и весь день провел дома. Камиллу он показался излишне словоохотливым, словно зараз решил высказать сыну все, что не успел в предыдущие годы.

— Что-то тебя несет, — сказал Камилл. — Уж не в академики ли выбирают? А то ты засиделся в член-коррах.

— Почему бы и нет. — Отец вздохнул. — Во Франции академиков называют «бессмертными». Я тоже хочу быть «бессмертным».

— Хочешь, для этого дам идею?

— Любопытно будет послушать…

— Можно выращивать алмазы без углерода-тринадцать.

— Шутишь?

— Вполне серьезно. Но за идею придется заплатить.

— Дорого просишь?

— Я хочу татарских пельменей!

Ирина Петровна подняла от вязания карие глаза:

— Фарша нет.

— Готов за идею поработать, — загорелся Марат Магжанович. Заодно поучим этого псевдотатарина обращаться с мясом.