Кольцо
Шрифт:
– Да ты рехнулся! Какой ты поэт? Ты чего городишь? Профессия у тебя хорошая, бригадир вон и разряд обещал повысить, а это значит - к зарплате прибавка. Что с тобой?! Или кто сглазил?
– Да никто меня не сглазил!
– Лешка прыснул.
– А за стихи тоже деньги плотят, и еще какие! Ты лучше послушай:
Яркое солнце. Тающий снег.
Земные мотивы вечности.
Все живое набирает бег,
Пускаясь по бесконечности.
– Ну как?
– восторженно взглянул на мать Лешка.
– Да вроде хорошо...
– растерялась та.
– В нашем роду никто этим не баловался. Но ты пока, Леш, работу-то
– Что же я - глупый, что ли?
– солидно изрек Лешка.
В районной газете "Ленинский путь" зав. отделом культуры Матвей Ильич Рубинштейн бегло просмотрел Лешкину писанину и вернул, печально глядя усталыми, лосиными глазами:
– О людях что-нибудь напиши... И прозой, пожалуйста. Тогда напечатаем.
"Пенек!
– ругался Лешка по дороге домой.
– Удои да урожаи только на уме! А о настоящем, возвышенном - никакого понятия. Эх, знающего человека бы найти! Да где ж его в нашем городе взять? Наверное, только я один и пишу".
Но вскоре благоприятный случай Лешке представился.
Таинственный незнакомец
Однажды, когда Лешка возвращался с работы домой, его окликнул незнакомец:
– Ты здешний?
Лешка кивнул, степенно, по-рабочему.
– Какое имя у вашей реки?
Лешка ответил.
– А как называется город?
Это было уже слишком. Ну, улицу спросить - куда ни шло. А вот город не знать - это человек или из сумасшедшего дома сбежал, или с луны свалился. Лешка пригляделся. Незнакомцу на вид было лет двадцать пять, лицо бледное, глаза ясные, синие, внимательные, чуть насмешливые; лоб высокий, с залысинами; волосы курчавые, темные. И хотя одежда на нем была неприхотливая: затертые штаны, мятая выцветшая рубаха, побитые башмаки, но смотрелось все это как на картинке из романа Майн Рида. Даже рваная телогрейка, которую мужчина держал на плече на манер гусарского ментика.
– Так как называется ваш город?
– Ачинск, - автоматически ответил Лешка и добавил: - Чудной вы какой-то...
Незнакомец пожал плечами и глянул на сверкающую пятиглавием небесно-голубую церковь, былинную достопримечательность Ачинска, окруженную россыпью ветхих домишек.
– Мне, может, тоже кажется, что ты чудной. Ведь, если приглядеться, мы все - дальние близкие родственники.
– Выходит, я своего дядю встретил, - съехидничал Лешка.
– Ну, дядя не дядя, а по какой-нибудь общности непременно родич. Вот ты, к примеру, чем занимаешься?
– Плотничаю. Стихи пишу...
– Ну вот и нашлась ниточка!
– улыбнулся собеседник.
– Наш с тобой общий мир - поэзия.
– Вы - поэт?!
– изумился Лешка.
– А что, не похож? Не так одет? Смокинга не хватает?
– И у вас что же, книжки есть?
– Есть, есть...
– А как вас зовут?
– Павел Волгин. Московский поэт. Может, приходилось читать?
– Да вроде имя знакомое. А Волгин - это ваш... как его... псевдоним?
– Да нет, как ни странно - настоящая фамилия. По первости все удивляются. Ну а тебя как звать?
– Лешкой... А скажите, товарищ Волгин, как это вы к нам в Сибирь из Москвы-то?
– Я, брат Алексей, бродяга по натуре. Мне надо каждое слово пощупать руками, поднести к глазам, вдохнуть в себя его запах и только потом вписать в строку. Дело хлопотное, конечно, но по-иному
не получается. Вот и хожу по свету, ищу свои слова.У Лешки от радости аж дух перехватило.
– А можно, я вас к себе домой приглашу? Мне очень нужно с вами поговорить. Ведь это такая удача, что я вас встретил! Честное слово. Не смейтесь. Ведь вот тоже стихи пишу, а показать их некому. Друзьям моим одна радость - стакан губастенький хлопнуть.
– Да я-то не против. Тем более мне здесь и переночевать негде. Только вот родители твои - не выставят ли меня за порог?
– А я матери скажу, что вы из моей бригады. Она даже рада будет.
– Ну, коли так - пошли, - согласился поэт и зашагал рядом с Лешкой.
Улица, по которой они шли, показалась тогда Лешке бесконечно длинной. В этот час она напоминала гигантский конвейер, который переставлял на свои места пешеходов, дома, деревья. Здесь пространство и время смыкало и разъединяло людей.
У довольно вытянутого двухэтажного строения они завернули в калитку и вошли на просторный двор, обнесенный высоким забором. В углу двора стоял добротно сколоченный туалет с шестью дверьми. Почти вдоль всего забора длинным рядом шли сарайчики, а рядом с туалетом располагалась, тоже обнесенная невысоким заборчиком, помойка. Это было знаменитое сооружение. Зимой оно постепенно превращалось в огромную ледяную гору - радость дворовых мальчишек. И хотя матери упорно отгоняли их, не разрешая кататься по всякой дряни, юные разбойники столь же упорно при всяком удобном случае норовили съехать на портфеле с головокружительной высоты и считали это за великое удовольствие.
Подъезд был один - по самому центру дома. Внутри тянулся сплошной длинный коридор - от окна к окну. Здесь царствовала ребятня, вопя, бегая и лихо объезжая на своих велосипедиках табуретки с примусами и керогазами, которые наличествовали почти у каждой двери.
Возле Лешкиной комнаты булькал кипящий бак с бельем. В комнате было жарко, как в бане. Мать оторвалась от железного корыта, вытерла руки о фартук и не замедлила попенять Лешке:
– Ну все у тебя не как у людей. Предупредил бы - и я не стала бы стирку затевать.
Лешка улыбнулся и обнял мать:
– Да это Павел из нашей бригады. У вокзала живет. Вот по дороге и зашли. Я и забыл совсем, что сегодня пятница и, стало быть, стирка.
– Ладно, проходите, я уж скоро закончу.
Лешка посадил гостя на диван и выложил перед ним охапку листов со стихами. Сам сел напротив и принялся ждать. Ему казалось, что сейчас Павел вскочит и воскликнет: "Дружище! Да ты настоящий поэт! Твои стихи изящны и тонки. Все слово в слово, запятая в запятую. Никаких отступлений ни от образа, ни от мысли! А какие ритм и рифма! Язык, язык какой! Настоящий, русский. Да такой поэт раз в сто лет рождается! Завтра же едем в Москву!"
Но Волгин все читал, читал и вскакивать, похоже, не собирался. Даже более того, некоторые стихи он, как показалось Лешке, откладывал, не дочитывая. Изредка в их сторону поглядывала мать. Молчание затягивалось. Тогда Лешка не выдержал и сказал:
– А я вот вчера о Пушкине написал...
– О Пушкине? Любопытно. Ну-ка, прочти!
Лешка вскочил, отодвинул ногой от себя табуретку, сложил руки сзади и стал громко декламировать:
В лучшей традиции века
Он вызов повесе бросил.