Кольцо
Шрифт:
Тень черного человека
От себя и жены отбросил.
Сквозь этот январский иней
Смотрели два пистолета.
Колыхнулся в воздухе синем
Запоздалый выстрел поэта.
За десять шагов до рая
Пушкин споткнулся на берегу.
Кровь закапала, остывая,
Красной вишенкой на снегу...
Закончив, Лешка вопросительно уставился на Павла.
– Понимаешь, Леша...
– поэт отложил листки от себя и откинулся на диване. Из его дырявых носков виднелись голые пальцы.
– Мне кажется, ты торопишься. Напор у тебя, конечно, есть, этакое юное поэтическое нахальство... Ну, естественно, размер где-то хромает, рифма тоже... Но это все мелочи, это можно поправить. Хуже, что ты пишешь, не вникая в материал.
Лешка скис на глазах.
Поэт посадил его рядом с собой и обнял:
– Учиться надо! Учиться вместе с друзьями и у друзей. Вот ты говоришь: друзья нехороши. Это ерунда. Во-первых, не может быть, чтобы во всем городе не нашлось нескольких человек, близких тебе по духу. Их надо искать. Что у вас, нет музея, библиотеки, Дворца культуры? Наверняка есть. Во-вторых, найдутся еще иные друзья - книги. Не только Пушкин, Лермонтов, Есенин, но и Лорка, Ахматова, Пастернак, десятки других поэтов должны стать твоими друзьями. Конечно, поэзию начала века здесь трудно достать, Гумилева особенно... Но сиднем сидеть тоже нельзя: надо искать выхода на самиздат, что ли...
У Лешки в голове от всего этого каша заварилась. Сидел он, переваривая непонятное: Николай I, Гумилев, "самиздат" какой-то... С одной стороны, вроде бы ясно было, что он, Лешка, потерпел позорное и до невозможности стыдное поражение, а с другой, несомненно, стоит он на пороге неведомой страны. И это серьезно, коли московский поэт беседует с ним почти на равных.
– Я вижу, вы, Павел, хоть и плотник, а человек образованный.
– Мать сняла фартук и села напротив.
– Хочу вам случай один рассказать. Идем мы однажды поздно вечером с Лешкой по улице. А он останавливается у лужи и говорит: "Мам, гляди, как звезды купаются. Много их, наверно, тут. Им бы поглубже где. Давай снесем их в речку". Это уж довольно давно было. с тех пор я стала за Лешку опасаться. Чудной он у меня. Вроде бы и хорошо, что он на других не походит, а в другой раз глянешь - так и страх берет: а ну как умом тронется... Вы уж мозги-то ему проветрите, а то больно уж он этой своей поэзией увлекся.
– Да вы не пугайтесь за него, - успокоил ее Павел.
– У Алексея - дар Божий. Я не знаю, станет ли он поэтом, но одаренность его несомненна. Интересно, в чем она проявится... В принципе, можно и в плотницком ремесле достичь гениальности - таким стать художником, что никому не сравниться.
Некоторое время все молчали. Потом мать спохватилась:
– А что это мы сидим? Ведь ужинать пора.
– Она поднялась и стала перекладывать со стола лишние вещи.
И тут упала шкатулка с иголками да нитками, а оттуда, из маленького отделения, вдруг что-то покатилось по полу, сверкая огнистыми проблесками.
– Что это?
– спросил поэт.
– Да так...
– смутилась мать.
– Колечко наше семейное...
– А можно посмотреть?
– в голосе Павла звучал неподдельный интерес.
Кольцо
– Ну что ж... Посмотрите, коли охота.
И словно незримая тень повеяла по комнате, когда мать передавала кольцо Волгину.
На первый взгляд было оно совсем простое: ровное, сверху черный лак, разрезанный по всей длине двумя параллельными золотыми бороздками, а внутри - обычное, полированное, только с какими-то буковками. Лешка к нему настолько привык, что уже не обращал внимания. А поэт заинтересовался, да
еще как!– А колечко-то антикварное...
– протянул он, изучая пальцами свою находку.
– Похоже, первая половина XIX века. Эге, да тут что-то написано! Ну-ка, ну-ка...
Он достал из кармана квадратный необычный кошелек, развернул его, вытащил оттуда маленькую линзу и, прищурив один глаз, принялся всматриваться.
Прошло несколько секунд.
Волгин поднял голову и глянул на присутствующих затуманенным взором.
– А откуда у вас это кольцо, если не секрет?
– Я же говорю - семейное... Бабушкино еще...
– Покупное или дареное?
– Да откуда ж мне знать!
– рассмеялась мать.
– Меня ведь тогда и на свете не было, коли оно такое старое, как вы говорите.
– А если постараться? Припомните, это важно.
– А ведь и верно... Да, точно! Мама когда-то обмолвилась. Точно, дареное оно!
– Ну, Алексей, поздравляю. Это не просто кольцо - это реликвия. Знаешь, что там написано? По-латыни: "Муза глориам коронат". То есть "Муза славу венчает". И значит, принадлежало оно какому-то поэту. Может быть, даже декабристу: Кюхельбекеру, например, или Батенькову. Каково? Да и не так важно это. пусть даже то был никому не известный поэт-любитель. Но ты от него завещание получил через такую бездну времени. Полтораста лет - ты представляешь?
Лешка сидел открыв рот.
Волгин протянул ему руку:
– На! "Храни кольцо!" - как сказал бы Северянин. Держись за это кольцо, парень. Береги его и ни за что никому не продавай. В нем - твоя судьба, Алексей. Здесь не случайность. Тебе, наверное, Богом предназначено стать мастером своего дела!
Лешка бережно принял кольцо и положил его на краешек буфета.
Утром они вместе дошли до станции. Голова слегка кружилась: вчера легли за полночь, все никак наговориться не могли. На платформе Волгин еще раз крепко обнял паренька - расстались они друзьями.
Лешка вернулся с вокзала в прекрасном расположении духа.
– Ма, а где кольцо?
– спросил он.
– Я его не брала. Где ты положил, там и лежит.
– Значит, на буфете должно быть. Но там его нету...
Стали искать, но не нашли. Мать обеспокоенно сказала:
– Ты, Леш, в понедельник поспрашивай Павла...
Подозрение обожгло Лешку - точно током ударило.
– Как же его теперь спросишь?
– и он рассказал матери, что Волгин вовсе не плотник, а приезжий из Москвы человек.
– Все ясно!
– воскликнула мать и принялась ругать его, но тут же перестала: бесполезно это было.
Лешка сидел белый, как стенка, расстроенный до предела и ничего не слышал, что ему говорили. Мир рушился в его душе. Что же получилось? Сначала оказывается, что Лешка никакой не поэт и ему только еще учиться надо, а теперь выходит, что Волгин, которому он поверил как родному, совсем не тот, за кого себя выдает.
Всю субботу Лешка просидел молча, не евши, не пивши. Утром в воскресенье мать сказала ему:
– Ты бы, сынок, погулял, что ли...
И Лешка отправился бродить по городу. Ходил-ходил и нечаянно на музей наткнулся. Давно уже здесь не был. И, едва увидев музей, вспомнил Волгина. "Нет. Не может быть, чтобы он оказался обычным жуликом. Кольцо небось само собой пропало. Все-таки очень знающий он человек: говорил как специалист. А что, если и в самом деле в музей зайти, как он советовал?"
И Лешка вошел.
Сначала он медленно слонялся мимо знакомых витрин, а затем присоединился к группе, потому что услышал: "А сейчас, товарищи, перед вами выступит Алексей Петрович Феодориди, архитектор, специалист по древнерусскому зодчеству". Лешка слушал его более чем внимательно. А когда экскурсия закончилась, он подошел к архитектору с чудной (как позже выяснилось - греческой) фамилией. Задал ему Лешка вопрос насчет средневековой кладки "в лапу". Феодориди ответил. Тут Лешка ему возразил. Архитектор вылупил глаза: