Колдовская душа

Пациентка подошла к ней и тоже с любопытством посмотрела в окно.

– Кажется это ваша сестра, модистка.

– Да, это Сидони. Я вас провожу, мадам Эру. Заодно спрошу, как у нее дела.

Одевшись потеплее, женщины вдвоем вышли на улицу. Фердинанд Лавиолетт стоял на своем крыльце в наброшенном на плечи пальто и шапке, связанной из грубой шерстяной пряжи.

– О господи! Еще одно несчастье на мою стариковскую голову! – пронзительным голосом произнес он.

Орели Эру маленькими шажками, с опаской, засеменила вдоль ограды. Приличия не позволяли ей остаться и послушать, и она навострила уши, чтобы не упустить ни слова из разговора между сестрами.

– Что все это значит, Сидо? – удивленно спросила Жасент.

– Ты могла бы догадаться, – отвечала сестра, не слезая с повозки. – Я уезжаю с фермы и из деревни. Поселюсь в доме у своего жениха, благо намерения у нас с ним самые честные. А раз ты уже вышла, помоги мне занести в дом чемоданы! Потом нужно будет завести Карийона в сарай.

С этими словами Сидони угрожающе зыркнула на будущую мать, которая остановилась послушать их разговор, и та, бедняжка, вынуждена была уйти своей дорогой.

– Это твоя пациентка, надо понимать?

– Скорее всего, ненадолго. Больше она не придет, – шепотом ответила Жасент. – Она расспрашивала меня об Анатали – спасибо Брижит и ее сплетням!

– Хорошо, что мне не придется больше участвовать в семейных делах! Знала бы ты, Жасент, какое это облегчение!

– Сидо, ты не можешь так поступить! Уехать посреди зимы, тем более когда мама на восьмом месяце беременности! Да, мы с Пьером расстроились, но никто не собирался неделями на тебя дуться. А о дедушке ты подумала? Сидони, на него жалко смотреть! Ты заботишься о нем, он только и ждет, когда ты снова к нему заглянешь…

Сидони, помрачнев, сжала губы. Ей не хотелось расставаться с дедом.

– Но ты-то остаешься, и вы с ним живете по соседству, – вздохнула она. – Я уже не могу взять и все отменить: Журден ждет меня вечером в Робервале… Весной я смогу приезжать к деду по воскресеньям.

Жасент отшатнулась. Она была ошарашена. Да, временами найти общий язык с Сидони было трудно, и все же она привыкла к тому, что сестра всегда рядом. Они даже сохранили привычку за чашкой чая поверять друг другу свои мысли и вспоминать наиболее счастливые моменты.

– Сидо, умоляю, останься с нами, тут, в Сен-Приме! Журден поймет тебя, если ты передумаешь. Он так тебя любит! Я же буду совсем одна – ни Эммы, ни Лорика, ни тебя…

– У тебя есть муж и собака. Прости, я не спросила раньше – Томми поправился?

Сдерживая слезы, Жасент кивнула. От волнения она была как в тумане, но это не помешало ей отметить про себя, что Фердинанд ушел в дом – наверняка он устал ждать, пока им надоест переговариваться вполголоса посреди улицы.

– Я бы все равно уехала после свадьбы, – сухо бросила Сидони. – Но теперь она состоится гораздо раньше, чем мы думали. Пожалуйста, сделай одолжение, не старайся меня растрогать!

– У меня бы это не получилось! Ты черствая, ты – из стали, изо льда! – всхлипывая, крикнула старшая из сестер. – Справляйся с чемоданами и лошадью сама, как хочешь. Тебе не понадобилась моя помощь, чтобы запрячь Карийона и приехать в деревню.

И, утирая слезы, Жасент повернулась к сестре спиной.

В доме Дезире Прово, в Сент-Эдвидже, во вторник, 8 января 1929 года, вечером

Журден обнял Сидони за плечи – деликатно, чтобы не смутить ее и не показаться излишне настойчивым. Молодой полицейский был невыразимо счастлив принимать невесту в своем доме, однако были у него и вполне обоснованные тревоги, о которых он пока что предпочел бы умолчать. Он опасался недовольства со стороны Шамплена Клутье, который с самого начала смотрел на Журдена свысока и ни во что не ставил его профессию. Беспокойство вызывали и частые перемены настроения у возлюбленной. Доказательством тому были проливаемые Сидони слезы. Девушка нервно сминала ситцевый носовой платок в маленьких пальчиках.

– Дорогая моя, почему вы плачете? – спросил Журден мягко. – Вам не нравится ваш новый дом?

– Нет, напротив, тут мило, и он намного комфортабельнее, чем наш! У вашей матери прекрасный вкус. Здесь очень уютно, как в коконе!

Взгляд зеленых глаз Сидони, блестящих от слез, пробежал по комнате, словно она хотела увериться в своей правоте. Гостиная, в которой они с Журденом сейчас сидели на удобном канапе, изобиловала декоративными кружевными салфетками, небольшими картинами в золоченых рамах, занавесками на окнах и над дверями, очень их украшавшими. Весь текстиль был отличного качества, торшеры с абажурами из складчатого атласа, тоже отделанные кружевной каймой, распространяли приятный желтоватый свет.

«У нас на ферме ничего такого не было, – думала Сидони, воскрешая в памяти скромную обстановку, в которой выросла. – Мы были бедны, хоть никогда и не страдали от голода или холода. А Прово – люди зажиточные…»

Журден любовался изысканно тонким профилем девушки, пока она в тишине размышляла о разнице в социальном положении их семей. Его обуревало желание поцеловать ее в щеку и в губы. Однако он уже знал, что лучше подождать, когда Сидони сама этого захочет, и никогда не навязывал ей свои ласки – даже невинный поцелуй.

– Если вы утомлены, Сидони, ложитесь спать, – произнес Журден тихо.

Представив ее в кровати, в белой ночной сорочке, он заволновался.

– Отчего бы я утомилась? Я целый день ничего не делала – только листала журналы и беседовала с вашей матерью. Нужно будет уволить женщину, которая приходит за ней ухаживать, пока вас нет, ведь теперь дома постоянно буду я! Ненавижу бездельничать! Я с удовольствием займусь уборкой, и готовить тоже буду сама.

– Но целесообразно ли это? – осторожно спросил Журден. – У вас наверняка скоро появятся новые клиентки, новые заказы. И их будет много: красавицы Роберваля по достоинству оценят ваше мастерство!

Сидони с раздражением воззрилась на жениха, потом немного отодвинулась, вынуждая его убрать руку.

– Без швейной машинки я работать не смогу, а забрать свою мне не удалось. Господи, это был ужас – вчера, когда мне пришлось запрягать лошадь и грузить вещи на повозку! А потом Жасент отказалась мне помочь…

– Вы посвятили меня в печальные подробности вашего отъезда. И вот что показалось мне странным… Разумеется, отец поступил жестоко, когда вас ударил, и я понимаю ваше возмущение, но вы так и не объяснили, что же стало тому причиной. Вы ведь давно не ребенок, Сидони, и даже если высказали свое мнение на тот или иной счет, он не имел права вас за это бить!

Муки совести, обида… На Сидони вновь нахлынуло отчаяние, а в такие минуты она обычно становилась злой и язвительной. И она решила сказать Журдену правду.

– Мы ведь все равно скоро поженимся… Уважающая себя женщина не должна ничего скрывать от супруга, который ее любит!

По спине Журдена пробежал холодок. Он предпочел бы, чтобы Сидони сказала, что сама любит его, а не ссылалась на его чувства.

– Я вас слушаю, Сидони, и заранее благодарю за искренность.

Она объяснила, с чего начался их с отцом конфликт, выставив Пьера глуповатым бабником, который легко идет на поводу у своих инстинктов.