Колесница времени

Катя похолодела. Что это? Зачем приехал этот Герман Дорф? Правду ли он говорит?

Она подошла к окну — выглянула. Нет, ничего не разглядеть. Если они у самого дома, во дворе она их не увидит.

— Какой код и этаж? Впустите нас, — повторил Герман Дорф настойчиво. — Он хотел, чтобы я его именно к вам отвез, не домой.

И Катя… Она на ватных ногах приблизилась к входной двери. Одна в квартире. А только вчерашней ночью в нее стреляли. И вот… не этот ли Герман Дорф? Не он ли приехал закончить начатое?

Так поступают убийцы? Или они так не поступают?

Первый порыв — отключить связь и тут же позвонить Лиле, но… Порой мы сами с собой впадаем в странное противоречие — одна половина нас кричит и требует: соблюдай осторожность! Это опасность! Это ловушка! Но другая… другая наша половина сгорает от любопытства, трепещет от страха, но тем не менее на осторожность и инстинкт самосохранения плюет.

Катя назвала Герману код домофона, этаж и номер квартиры.

Она прильнула к дверному глазку. Вот стукнул лифт, вот лифт поднялся. Вот они вышли — двое мужчин, один волок другого на себе.

Звонок в дверь.

— Катя, откройте нам!

Как поступить после того, как ты сама впустила их в подъезд? Катя… она все еще колебалась.

Вчера ночью в тебя стреляли. Они могли вернуться, чтобы убить тебя…

Не смей им открывать… ты же не знаешь… ты что, совсем с ума сошла?

Катя звякнула цепочкой и открыла замок.

— Привет, — Герман Дорф тяжело дышал. На его плече повис Данила. Лицо — в пластырях и в крови.

— Ой, что с ним?

— Я же говорю — досталось ему на ринге. Такой бугай против него вышел, отделал, как котлету мясник. А Данила после в раздевалке вместо обезболивающего еще кокса нюхнул. Вот и отключился. Но до этого велел мне везти его к вам, а не домой к тетке. — Герман оглядывался. — Куда его положить?

— Вот сюда, на диван. Надо в «Скорую» звонить!

— Не надо в «Скорую». Я ж говорю — избили его, а он сразу в раздевалке за кокс. Врачи мигом учуют, что он в наркоте. Вы что, неприятностей ему хотите?

— Нет, не хочу, но я боюсь, может, ему сломали что-то — ребра?

— Нет, ребра целы. — Герман Дорф сгрузил Данилу на диван.

Как есть, в грязных берцах, в расстегнутой кожаной куртке, Данила лежал, запрокинув голову, и слабо постанывал. Глаза его закрыты. На Катю он никак не реагировал.

— Кокаин, — сказал Герман Дорф. — Я измучился с ним сегодня. Катя, у вас не найдется крепкого кофе?

Катя указала ему на кухню. Сама прошла в ванную, намочила полотенце и попыталась протереть Даниле лицо.

— In nubibus…

Он шептал это разбитыми губами.

— Вот именно — «в облаках», он сейчас там, далеко, — усмехнулся Герман. — Пусть лежит бревнышком. Знаете, Катя, он ведь книжный мальчик, а вот стал забиякой. Не бокс даже, а банальный мордобой. На этот раз в авторемонтной мастерской в Люблино. Народу съехалось смотреть — тьма… Ставки взлетели.

— И вы тоже посещаете такие мероприятия? — спросила Катя.

— Угу, не только Большой театр.

Четыре часа утра… Кофеварка пыхтит, мелет для крепчайшего эспрессо.

— Он настоял, чтобы я отвез его именно к вам, — повторил Герман.

Катя запахнула поплотнее махровый халат, что накинула на себя в спальне. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд. Вот ведь как… Они практически не общались и не разговаривали до этого, так — пара фраз за столом и в ложе Большого театра.

Герман подошел к окну и встал рядом с ней.

— Как ни взглянешь в окно, все время темно, — сказал он. — Как в аду. Маленький такой местечковый ад…

— Кофе с сахаром? — спросила Катя.

— Горький. А где ваш муж?

— Он живет за границей. Мы никак не договоримся насчет развода.

— Значит, долго ждать?

— Чего?

— Когда вы станете свободной женщиной. — Герман усмехнулся. — Я не Данилу имею в виду. Нашему забияке никто не нужен. Учтите.

Катя ощущала смятение, она не понимала этого человека, которого она не воспринимала как мужчину, а лишь как возможного фигуранта, подозреваемого по делу об убийствах. Он и сейчас подозреваемый. Как и Данила. Но тот снова под дозой, а этот…

Если пришел убить меня, то что же ты медлишь?

Или когда приходят убивать, не просят сначала чашку черного кофе?

— Я закурю, позволите? — Герман сунул в рот сигарету. — Тогда, в ложе, забияка скверно вел себя?

Катя молчала.

— Когда балет кончился, я увидел, что ваша ложа пуста. Умыкнул вас с середины действа?

— Я сама решила уйти раньше.

— Вы такая самостоятельная?

— Да, я самостоятельная.

— Это хорошо. Им там нужна опора, сильное дружеское плечо.

— Кому — им?

— И забияке, и его сестренке. Кстати, знаете, что я слышал, пока вез его сюда к вам? Включил в машине ночные новости, там все захлебываются — случай суицида на Красной площади — чиновник столичного департамента вышел на площадь, вскрыл себе вены и публично признался в том, что он гей. Имя называется чиновника — Женин муж.

Катя похолодела.

— Он жив?

— Жив, не волнуйтесь. Сказали, что увезли в больницу. У нас все талдычили, что, мол, никто из чиновников никогда не посмеет признаться в своей госомосексуальности открыто. А Генка вон вышел на площадь сегодня. Я все думал — когда прорвется в нем этот нарыв?

Катя не задавала вопросов, но все мысли ее уже вертелись вокруг того, что же произошло в Прибрежном.

— Как только государство начинает заботиться о моральном облике граждан и этот облик «оздоравливать», в постель лезть, так сразу резко подскакивает число самоубийств. Это как прокрустово ложе — отсекут либо голову, либо ноги. А в результате множится отряд самоубийц и духовных калек. И где же тут тезис о «сбережении народа»? Ну, мой кофе готов. — Герман по-хозяйски налил себе кофе. — А вы пьете только сладкий, Катя?