Колесница

Ракель поднялась перед вождём в приветствии, как диктовал племенной этикет, подтолкнула корнета. Мезна улыбнулся, сощурил слеповатые, выцветшие глаза и передал чужакам бумажный свёрток из-за пояса.

Старческий пятнистый палец коротко приказал – разверните, читайте. Мезна не любил болтать попусту, хоть и в совершенстве помнил городской язык.

Стянули бечевку с рулона, оторвали обёртку. Внутри обнаружилась газета. Она знатно пообтрепалась, отсырела и в целом выглядела старой, но взгляд уловил запись на уголке, дату. Вчерашнюю.

– Недавние письмена. – проскрипел Мезна. – Несли мне. Ты гляди.

– Это же «Хвост». – без труда узнал корнет.

– Он, точно. – согласилась Ракель.

«Хвост» – так назывался популярный подбенский еженедельник. Странно, что ещё выходит. А чего бы ему не выходить?

Ракель развернула газету, торопливо побежала глазами по намокшим буквам. Корнет решил прочесть вслух самое важное на его взгляд:

– Переворот в Подбени... смещённый с поста бургомистр Трепенин бежал из города. Власть под контролем военной администрации... управляющий городской жандармерией – кокард-аншеф Христофор Полтык выпустил срочный циркуляр... всем изгоям объявлена амнистия.

15. Казнь

С виду будто ничего не поменялось. Бетонная громада стен, колючая проволока, массивные стальные врата. Те, кто повнимательнее, могли поднять взгляд к утреннему небу и рассмотреть флажок над вышкой – не стандартного оранжевого цвета, а тёмно-синего – знамя подбенской жандармерии.

И, конечно, тайну выдавали люди, замеченные ещё при подъезде. Целая колонна помилованных изгоев, столпившихся в очереди у ворот. Нищие, богачи, старухи, дети, бледные, загорелые, преуспевшие, одичавшие, налегке, с барахлом, с собаками, на лошадях, в автомобилях... Одних изгнали в Праздник, с речами и салютом, других когда-то просто выставили вон без почестей. Некоторых за дело, как настоящих преступников, остальных бессовестно оклеветали и подставили.

Ракель смотрела в хвост очереди и не представляла, что делать, когда подойдёт её черёд – её и корнета. Пропустят ли вместе с ними Тасю и Михея, как гостей? Если да, то надолго? Сможет вообще бедная Подбень вместить всю эту колонну, или вековые стены треснут по швам?

Загадывать наперёд было страшно. Перво-наперво следует пройти самим, взглянуть своими глазами и убедиться, что в газетах не вымысел. Что за воротами не воронка-пепелище, а тот же благополучный город.

Стояли последними, новых изгоев не прибывало. Тася с Михейкой ждали на стоянке неподалёку, сторожили разогретый лок – котёл на всякий случай оставили горячим, хотя с углём совсем беда.

Вот уже несколько минут как хмурый незнакомец из очереди заинтересовался корнетовской формой, и сейчас решил заговорить:

– Из жандармов?

Ракель вспомнила стычку с Устином в рыночном квартале Стажая – тогда всё началось с похожей фразы. Не хватало сейчас только драки...

– Был. – нехотя ответил Назар. – Порытинский, корнет.

– Так тебя же в Праздник изгнали. – догадался человек. – Рассказывали мне... тот самый корнет, точно. Проходи-ка передо мной.

– Постою. – отказался Назар.

– Люди, офицер у нас! – разошёлся незнакомец. – Жандарм! Пропустим его к своим.

– Перетопчется. – бубнили в ответ.

– Бродяга простой... а шинель стащил.

– Да вы чего, ослепли? Изгой это, юбилейный!

Прошлый Праздник Изгнания и правда был юбилейным – если верить радио, то традиции стукнуло сто сорок лет.

– Жандармы у резиденции сотнями полегли в пожарище, чтоб вам дом родной воротить. – уверенно вещал человек. – Чтоб вам семьи снова увидеть.

– Не он же полёг. – резонно возразил кто-то.

– Он больше сделал! Долг свой выполнял рьяно, за то и был изгнан. Бунт разгорелся – его имя кричали. С него искра и началась... да тьфу на вас, серых! Я-то пропущу, а кому жалко – стойте себе.

Буян откатил свою тележку подальше, пропуская корнета вперёд. Следом освободила дорогу женщина с ребенком, подвинулся рослый человек в фуражке.

Корнет взял Ракель за руку и повёл за собой, мимо расступающихся людей. Те, кто стоял впереди, уже не понимали, зачем пропускать эту парочку, но покорно повторяли за другими. Кто-то ворчал, кто-то приветливо улыбался – подумаешь, два человека сверху погоды не сделают. Так вскоре и добрались до головы этой длинной змеи – до приёмной палатки у самых стен.

Дождавшись, пока она освободится, шагнули за полог вместе. Внутри – заваленный списками стол с тусклой лампой, за ним типичный «канцелярец» в костюмчике.

Забавно. Что бы ни случилось: переворот, революция, Конец – на кабинетной работе всегда были, есть и будут одни и те же лощёные морды. Конкретно эта будто бы даже знакомая. Не он ли под вечерний салют толкал речь на Изгнании? Правда, он. Как звали его... Исай? Эраст? Нет, точно – Изот.

– Дата Изгнания. – даже не поднимая головы, серым голосом произнёс Изот.

Назар подтолкнул Ракель к единственному свободному табурету. Усаживаясь, она переглянулась с ним, вспоминала дату.

– Двадцать пятое? – угадывала Ракель. – Шестое?

– В последний Праздник. – сообразил корнет.

– Сразу бы так. – проворчал Изот. – Оба в один день? Точно-точно, припоминаю. Недолго же вам скитаться пришлось.

– Там время иначе течёт. – ответила Ракель. – Медленнее.

– Конечно, конечно. – бормотал Изот, черкая в журнале. – Ваш пропуск, господин Порытинский.

Он оторвал кусочек тонкой телеграфной ленты с печатью, вручил его Назару. Пропуск за ворота – временный, но всё же лучше, чем ничего. Неужели вернуться и вправду будет так просто?

Полог палатки дёрнулся в сторону, пропуская утренний свет. Вошёл человек в жандармской униформе – щекастый парнишка, возрастом сильно помладше Назара.

– Твою ж, да через корень... – развернувшись к выходу, вздохнул Назар. – Бенька!

– Нагулялся, бродяга? – в ответ спросил вошедший.

Пока бывшие сослуживцы братались в объятиях, Ракель не сводила глаз с Изота, ожидая свой пропуск. Но канцелярец отчего-то отводил глаза.

– Кому Бенька, а кому – констапель Рудич. – юный жандарм похвастался шевронами на вороте. – Резиденцию брали, дым, сука, коромыслом. Ой... прошу простить.

– К твоей ряхе не три петли, а все пять полезут. – отвечал Назар. – Надо было сразу ротмистра просить.

– Да чего я! – Беня обратился к Ракель. – Он всё, кавалер Ваш. Мы все как с цепи, когда правду о нём узнали.

– Какую правду? – заинтересовалась Ракель.

– Назара приказом пытались с поста согнать. Пост оставлять запрещено, но приказ-то вовсе – святое. Назар же почуял, что дело тёмное, упёрся, за что и бит был. Мог бы смалодушничать, мол, приказ есть приказ, но нет! Не дал преступлению свершиться. Вот ему и наклепали – ослушание, оставление, зачин...