Колесо Фортуны

– Только имей в виду! Мне будет нужно - заставлю дежурить, хоть ты там рожай, хоть экзамены сдавай...

– Ладно, ладно, - сказал Щербатюк и склонился над конспектом.

Мягкостью характера Аверьян Гаврилович не отличался. Вся его взбудораженность на короткое время сменилась удивлением тому, как равнодушно встретили в милиции ужасную весть о ворах в музее, но тут же перешла в гнев.

– Я не понимаю, товарищи! Вам сообщают о воровстве государственного имущества, а вы, вместо того чтобы действовать, принимать меры, ведете какие-то странные разговоры, переговоры...

– Спокойно, товарищ директор!

– сказал Кологойда.

Он надел фуражку, проверил по носу положение козырька и вышел из отделения.
– Вот мы уже идем и сейчас начнем принимать меры... Главное не пороть горячку. Так что это за воры и где вы их видели?

Аверьян Гаврилович рассказал о загоревшемся вдруг в музее свете.

– Так, может, он сам загорелся? Вон у моей хозяйки лампочка была плохо завинчена, как грузовик мимо идет, дом трясется, она и блымает - то загорится, то гаснет.

– Не было там никакого грузовика! И потом - когда я постучал, свет сейчас же погас.

– Постучал?
– Кологойда даже приостановился.
– Зачем?

Аверьян Гаврилович смятенно развел руками.

– Черт те... Ужасно глупо, конечно... Как-то так получилось... Импульсивно. Понимаете?

– Нет, - сказал Кологойда.
– Кабы вы стояли на шухере, тогда понятно, а так...

– Что значит на шухере?

– Ну, на стреме, на страже, по-блатному. Один ворует, а второй сторожит, и в случае какая опасность - дает сигнал...

– Так что же, по-вашему, я, выходит, соучастник?

Я помогаю обкрадывать свой музей?..

– Я того не говорил, а как будет дальше - посмотрим. Вы мне лучше скажите, какие ценности у вас на хранении?

– Как какие? Все!

– Да нет, конкретно - разные там вещи из золота, серебра...

– Ах, такие ценности?.. Нет, таких ценностей у нас нет.

– Вот я и думаю - что в вашем музее можно украсть? Я как-то был, смотрел, а ничего такого не видел...

– Как это вы не видели? У нас чрезвычайно интересные экспонаты! И они имеют большую научную ценность.

Правда, они не имеют рыночной цены, в том смысле, что их нельзя продать-купить... Нет, не думаю, просто не представляю. Ну кто, например, купит окаменевший зуб мамонта?.. Но духовная, воспитательная ценность их...

– Так вот я и говорю - сколько в милиции работаю, а не слыхал, чтобы кто-то украл какую воспитательную ценность... Вор крадет, чтобы сожрать или продать...

Стой!
– закричал вдруг Кологойда и бросился вперед.

До угла оставалось метров сто, когда из теневой полосы под лунный свет вышла закутанная женская фигура, но увидела идущих и, всплеснув руками, метнулась обратно в спасительную тень. Аверьян Гаврилович побежал следом за Кологойдой и почти наткнулся на лейтенанта.

Кологойда стоял за углом, всматривался в калитки, заборы и чертыхался.

– Начинаются чудеса в решете: появилась какая-то тетка и нет тетки... На помеле она не улетела и сквозь землю не провалилась, выходит, где-то она тут, за забором. И выходит - тетка эта обязательно местная.

– Почему вы так думаете?

– А потому, что ни одна собака не гавкнула. Попробуй чужой сунуться, они такой тарарам поднимут... Тогда спрашивается: зачем местной тетке бегать по ночам?

И прятаться? А?

– Да что вам далась эта тетка? Надо скорей в музей, а не каких-то баб ловить!..

– Это никогда не известно, - споро шагая, ответил Кологойда. Пристально глядя перед собой и все ускоряя шаг, он начал плести какую-то совершенную, по мнению Букреева, околесицу.
– Тетка, или, как вы говорите, товарищ директор, баба, тоже может оказаться вещь...

Смотря с какой точки... Она может быть просто факт, может быть фактор, соучастница или свидетельница. Или даже улика... Ага! Вот ты где, голубушка...

Гигантскими скачками Кологойда помчался вперед, но пробежал мимо музея и свернул к двору Букреева, оттуда донесся панический визг и тотчас оборвался. Когда Аверьян Гаврилович подбежал, Кологойда грозным ястребом возвышался над Евдокией Гавриловной.

Все, что в смысле дородности не добрал поджарый, как борзая, брат, Евдокия Гавриловна перебрала с лихвой, но росточком не вышла и была этакой кубышечкой, как говорили соседи, "поперек себя шире". Сейчас от страха все ее округлые формы превратились в подтаявшее трясущееся желе. Споткнувшись о грядку, она села в ею же самой выращенную чащу моркови, но не могла уже ни подняться, ни пошевелиться и в немом ужасе смотрела на нависшего над нею Кологойду.

– Что вы, товарищ лейтенант?! Это же Дуся, сестра!

– Какая сестра? Про сестру разговора не было.

– Моя сестра! Я ее разбудил, поставил следить за музеем, а сам побежал в милицию.

– А зачем она за угол бегала?

– Господи! Да зачем ей туда бегать? Ты разве бегала к углу?

Онемевшая от страха Евдокия Гавриловна не смогла произнести ни слова, но бурными всплесками желе начисто отвергла это предположение.

– Что тут и спрашивать?!
– сказал Аверьян Гаврилович.
– Она небось с места боялась сойти, а не то что куда-то бежать...

Аверьян Гаврилович помог сестре подняться, и, присмотревшись к ней, Кологойда сконфуженно сказал:

– Извините, гражданка, за ошибку... Так уж получилось. Идемте, товарищ директор, в музей, а то у меня от этих женщин уже в глазах двоится...

Контролька в висячем замке была цела, но Кологойда не позволил открывать. Он прошел вдоль фронта дома, осмотрел, проверил каждое окно все были заперты.

– Во двор окна есть?

– Там гуси, - сказал Аверьян Гаврилович.

– Какие гуси?

– Ну, разные, хозяйские.

– Тю... Так что? Съедят, что ли? Наблюдайте здесь, я там тоже проверю.

Кологойда решительно направился во двор, но как только он появился из-за угла, воздух прорезал стегающий, пронзительный крик.

Кологойда сделал еще шаг, и тотчас по краю гусиного стада, как зенитные стволы, взвились вверх гусиные шеи и повернулись ему навстречу, испуская стегающие вопли.

Кологойда сплюнул и отступил.

– Вот чертово племя, - смущенно сказал он Букрееву.
– Там и мышь не проскочит, не то что вор. Почище вохры. Теперь так, товарищ директор: вы открываете и - в сторонку. И поперед батька в пекло не лезть! Я извиняюсь, конечно, вообще-то вы старше, но только первым в пекло лезть - такая уж наша милицейская работа...