Колесо года

Когда мандарины закончились, Семён встал, потушил сигарету, смахнул кожуру в мусорный контейнер.

— А теперь ты, Игорёк, пойдешь в ванную, умоешь рожу и вернёшься с улыбкой.

Он похлопал двоюродного брата по мокрой от слёз и мандаринового сока щеке и добавил:

— Не порти людям праздник.

* * *

Умывшись ледяной водой и тщательно утерев лицо махровым полотенцем, Игорь проскользнул в прихожую. Какое-то время он стоял в нерешительности, глядел на жёлтую полосу света из-под двери в комнату и слушал, как поёт телевизор. Но вот о чём-то заговорил Семён, и ледяная злость толкнула Игоря в грудь. Он торопливо сунул ноги в зимние ботинки, не стал завязывать шнурки, стянул с вешалки первую попавшуюся куртку и выскочил на лестничную площадку.

После праздничного шума в квартире подъезд был странно тих. Гроб на втором этаже убрали. О покойнике напоминали только мягкие длинные иголки, устилающие ступени. Игорь вышел во двор.

После новогодних курантов наступил мёртвый час, когда само время, казалось, не движется. На чёрных глыбах многоэтажек горели жёлтые квадраты окон.

Откуда-то долетала старинная советская музыка. Но улица была тиха и неподвижна. Только что здесь жгли бенгальские огни, запускали фейерверки, гуляли и праздновали, но, когда наступила полночь, люди расползлись по домам, чтобы слушать куранты, пить шампанское и доедать салаты. Цветные кружочки конфетти усыпали мягко утоптанную дорожку под ногами. Льдисто, будто сахарные, сверкали сугробы.

Взгляд Игоря остановился на фигурах из снега. Зайчик укоризненно смотрел одним глазом. Татьянкин снеговик улыбался свеженькой клюквенно-красной улыбкой. Видимо, днём ему заново нарисовали лицо, а вместо метлы дали в руки лопату. Игорю стало не по себе, он поднял воротник, зябко вжал голову в плечи и быстро пошёл прочь.

На вымерших улицах ему не встретилось ни души. Даже полосатые кошки, которые грелись обычно на трубах, куда-то попрятались. У мусорного бака, переполненного в праздник, Игорь споткнулся о тяжёлую коробку. Внутри стеклянно звякнули ёлочные игрушки. Старинные, ещё красивые, хоть и потускневшие, они лежали здесь, ненужные, как мусор. Попугай совсем целый. У Красной Шапочки отбит кончик носа. Лицо обезьянки стерлось от времени.

Наверное, этими зверушками, шишками, сосульками годами украшала ёлку какая-нибудь бабушка с добрым лицом и тёплыми руками. Ставила в духовку курочку, заворачивала мандарины в фольгу, ждала внуков. А потом она умерла, дом продали, а новые хозяева вынесли ненужные старые игрушки к мусорному баку. Или даже это сделали сами внуки.

Игорю от этих мыслей стало щемяще-больно в груди. Он жалел выброшенных попугаев и обезьянок, как если бы сам лежал с ним, кое-как укрытый ватой. Чтобы избавиться от тоски, он нахмурился, сжал губы в ниточку и с силой саданул ногой по коробке. Тонко, плаксиво звякнуло стекло. С остервенением Игорь пнул игрушки ещё раз, и ещё, выпуская всю ярость, бурлившую в животе.

Картонные бортики жалобно сминались под его подошвами. Красная Шапочка лишилась головы, обезьянка взорвалась осколками, попугай откатился в снег. Игорь отошёл, тяжело дыша. Щёки горели. Смотреть на растерзанную коробку с игрушками было отчего-то противно, как если бы он ударил беззащитного.

Он двинулся дальше. Небо над головой было не чёрным, как бывает в зимнем лесу, а светлым — в городе всегда так. Слишком много огней, а сугробы отражают свет. В лучах фонарей медленно кружились белые хлопья.

Игорь сам не заметил, как свернул в парк. Теперь под ногами не шелестели конфетти, а холодно похрустывали ветки. Присмотревшись, он понял, что под тонким слоем снега темнеют еловые лапы.

«Как на похоронах, — подумал Игорь. — Что, если я так на кладбище приду?»

А потом решил:

«Наплевать».

Эта мысль была холодной и сладкой, словно шарик мороженого. Наплевать на всех. Пускай празднуют там, в квартире, без него. Пускай ищут его, если хотят. Или не ищут, если он им не нужен, как не нужны кому-то оказались бабушкины стеклянные игрушки.

Еловых лап на пути становилось всё больше. Поначалу это были отдельные веточки, едва различимые под снегом. Но с каждым шагом, пока Игорь уходил вглубь парка, под его ногами становился гуще пахнущий хвоей ковёр из мягких игл. Клейкая смола хватала его за подошвы ботинок. Подняв голову, он понял, что небо стало чёрным с россыпью ярких звёзд.

Страшно отчего-то не было. Наоборот, Игорь впервые за весь день почувствовал, что всё идёт правильно.

Неожиданно дорога из еловых лап закончилась. Он стоял на круглой поляне, усыпанной хрустким снегом, в центре которой высилась живая вековая ель. На мокрых ветках сверкали стеклянные шары и конфет в ярких обёртках, а ещё — мандарины. Только не обычные задохлики из супермаркета, которые целыми сетками продают по скидке, а тяжёлые золотые шары, подвешенные на ленточки. Игорь замер, завороженный.

Вокруг ёлки водили нестройный хоровод дети в костюмах. На девочках были платьица снежинок, расшитые дождиком и мишурой, на мальчиках — шапочки с вельветовыми ушами и шубки. Кто-то изображал медвежонка, кто-то — зайчика. Ребёнок в костюме мышонка, самый маленький из всех, уморительно двигал ушками и проволочным хвостом.

«Интересно, как он это делает? — подумал Игорь. — Ниточки привязал что ли?»

Тут ребята обернулись к нему. Девочка-снежинка с двумя толстыми косичками и маленькой короной в волосах заулыбалась и махнула рукой, приглашая встать в хоровод.

— Я взрослый, — сказал Игорь. — И у меня нет костюма.

— Ничего! — крикнула девочка. — Всё равно вставай к нам.

«Ничего, ничего», — эхом подхватили остальные ребята. Глаза-пуговицы на масках тускло блестели, как у старых слепых собак.

«Вставай к нам, вставай к нам… Всё равно…»

Игорь послушно встал в хоровод. Девочка подала ему руку в мягкой вязаной варежке. Одетые в зверей ребята закричали — радостно, но не по-человечески.

Вблизи стало видно, что костюмы на них совсем старые и дрянные, кое-как сшитые из поеденных молью шуб. Под масками и в прорезях для глаз виднелись бледные детские подбородки и синюшные от холода губы. У девочек-снежинок на ресницах дрожал иней.

Ребята, танцующие у ёлки, были нарочито-некрасивы: худые, грязные, оборванные, с немытыми волосами и траурной каймой под ногтями. У лисички вылезали из шубы голые локти. Мышонок улыбался маленькими острыми зубами. Но все они, хоть и дрожали от холода, праздновали и веселились. Игорь почувствовал, что ему здесь рады.

— Хозяин идёт! — закричала Снежинка.

«Хозяин… хозяин…» — прокатилось по хороводу.

Огромный старик в белой шубе с кровавым подбоем вышел на поляну. Скованный ледком снег трескался под его шагами, будто самой земле было тяжело носить такого гиганта. Из-за косматой седой бороды и густых бровей почти неразличимо было лицо: Игорь, как ни щурился, видел лишь размытое серое пятно с огнём румянца там, где угадывались щёки старика. Дети радостно завыли и завизжали, как звери, припадая к полам его шубы.

— Подарки, подарочки! — запела Снежинка, приплясывая на месте. — Сейчас хозяин достанет подарочки!

Олененок с деревянными рожками, самый наглый в хороводе, бросился к деду и попытался уцепиться за мешок, который тот нёс на плече, но старик отшвырнул его ударом посоха. Ребёнок, скуля, скорчился на снегу.

Игорь чувствовал себя, как в странном сне. Ему не было страшно, разве что немного зябли руки. Перчатки он оставил в квартире. Услышав дикий визг боли, который издал олененок, он подумал только: «Всё справедливо. Зачем он лез без очереди?»