Колесо судьбы. Пламя и крест

** По шотландским поверьям – ночные существа, выкрадывали детей

ГЛАВА 2

Дочь хозяина с поклоном поприветствовала гостя, и когда глаза её сосредоточились на лице Леннара, тому показалось, что два пролома в небо смотрят на него – нездешних и неуловимо знакомых, как будто он потерял их когда-то давно, когда был низвергнут из Рая на землю.

Кровь зашумела в висках, мешая думать, и Леннар зашептал про себя слова молитвы, какую рекомендовалось читать, когда дьявол искушает тебя.

Леннара искушали нечасто. Можно сказать, вообще никогда. И слова молитвы он вспоминал с трудом, за что не преминул выругать себя и назначить себе же епитимью. А всё время, пока рыцарь боролся с собой, Кенна смотрела на него каким-то странным взглядом, как будто видела насквозь. Как будто знала о нём всё.

«Дьявол, – понял Леннар, – недаром так красиво её лицо. Демоны прислали её, наполнили её и теперь… подбираются ко мне».

Кенна тем временем взяла Леннара за руку и с лёгким поклоном потянула за собой.

Она говорила что-то ещё, но Леннар не слышал её слов сквозь шум крови в висках – только мягкий, мелодичный тембр, который, как волны, накатывал на него, обволакивал игривым теплом и отступал.

Леннар, считавший, что давно уже смирил свою плоть, обнаружил, что она вовсе не смиренна. Кровь приливала к чреслам так же, как к голове, и единственным желанием его стало как можно скорее вырваться из этих цепких маленьких ладошек, бывших, должно быть, руками суккуба.

А Кенна вела разговор о замке, о башнях, о стенах, которые окружают их. О шотландских горах.

– Не правда ли, эти места прекрасны? – спрашивала она. – Я уверена: человек, столь возвышенный, как вы, не может не оценить их. Сейчас уже вечер, но когда вы проезжали узкой извилистой тропой, ведущей на наш холм, наверняка видели, как волны моря бьются о камни, поросшие мхом. Если соблаговолите, завтра я покажу их вам вблизи. Скажите, рыцарям дозволено купаться? Потому что в эти месяцы в воде уже достаточно тепло.

– Я здесь не для того, – сухо произнёс Леннар. Самому ему казалось, что каждое слово он выдавливает с трудом. Кенна, впрочем, услышала иначе: рыцарь говорил резко, будто стремился обидеть. И обида в самом деле прокатилась по её спине, но она совладала с собой.

– Ну, в любом случае, – Кенна отвернулась и отпустила руку рыцаря, но только лишь для того, чтобы коснуться его плеча, рассылая по телу волны мурашек даже через доспех, и подтолкнуть вперёд к винтовой лестнице, ведущей наверх.

– В любом случае, если вы соблаговолите завтра на рассвете спуститься на второй этаж вашей башни и выйти вот в эту дверь, – Кенна постучала костяшками пальцев по дубовой двери, и Леннар был вынужден обернуться на звук. Он увидел, как рукав одеяния Кенны чуть сдвигается, высвобождая тонкую косточку на запястье, и обнаружил, что сердце ещё более ускоряет свой бешеный бой. – Вы увидите зрелище, какое вряд ли видели когда-нибудь. Волны будут биться о скалы у Ваших ног, а Вам покажется, что Вы – властитель их.

– Человек не властвует над морем. Над природой властен лишь Бог.

– Простите, – длинные ресницы девушки слегка опустились, и сама она изогнулась в поклоне, да так, что Леннару захотелось взвыть, – если я задела вашу веру. В наших краях всё проще. И если вы захотите, я расскажу вам. А теперь, – не дожидаясь ответа, продолжила она, – разрешите откланяться. Я встаю очень рано, чтобы совершить собственные обряды, как, должно быть, и вы. А спальню, выделенную вам, вы найдёте легко – она единственная на верхнем этаже.

С этими словами Кенна развернулась и, позволив Леннару наблюдать, как колышутся складки её бархатного блио, стала спускаться по каменным ступеням. Леннар же остался стоять, мучимый чувством потери – как будто не он только что мечтал избавиться от демоницы, искушавшей его, а сама шотландка сбежала от него.

Леннар стиснул зубы и ударил кулаком по стене.

– Избави, Господи… – забормотал он и стал подниматься наверх.

В ту ночь он невыносимо плохо спал. Рыжие локоны так и горели перед ним огнём, и Леннару хотелось коснуться их – но даже этой маленькой слабости он, посвящённый Ордену Храма, позволить себе не мог.

– Избави меня от соблазна первородного греха… – шептал он, но соблазн терзал его лишь сильней.

Леннар де Труа в свои двадцать три года не испытывал подобных терзаний никогда.

Женщины не интересовали его, и соблюдение обетов целомудрия всегда давалось легко.

Когда в узком стрельчатом окошке забрезжил рассвет, а ночной холод стал нестерпим, размышления Леннара перешли в новую фазу.

– Любопытство не порок, – говорил он себе теперь, – ни писание, ни устав не запрещают его.

На узкой жёсткой кровати, которая была, впрочем, куда лучше всего того, на чём он спал в последние дни, Леннар вертелся с боку на бок и всё думал о том, что за зрелище ждёт его там, за дверью.

Кенна говорила о природе – но говорила о ней так, как будто за дверями творилось волшебство. А Леннар, единственной отрадой которого в дни благоденствия ордена было чтение книг о странствующих рыцарях и побратимах короля Карла, искавших Грааль, чувствовал, как сводит живот при одной мысли о том, что он может увидеть фею Мелюзину или волшебный туманный остров Авалон.

Он был ещё молод, Леннар. Самый младший сын не слишком крупного феодала, он пришёл в Орден в надежде обрести настоящую жизнь, завоевать славу на Святой Земле.

Увы, случилось это в дни, когда неудачи следовали одна за другой. Все шесть лет с того дня, как прошёл посвящение, Леннар провёл в мечтах о новом походе, но сбыться им было не суждено. Акра оказалась потеряна навсегда. А теперь и сам орден попал в немилость к сильным мира сего. Собратья его снимали туники с крестом один за другим, спеша отречься от верности Жаку де Моле – всем до одного было ясно, что великий магистр обречён.

Но Леннар не собирался нарушать обеты, данные единожды. Он считал, что лучше погибнуть с честью, чем всю жизнь, до самой старости, жить с клеймом на душе.

Миссия, с которой его отправили теперь, была едва ли не первой серьёзной миссией для него. Он скрывался в тени трущоб, пряча под дерюгой лицо и красный крест на своей груди, только для того, чтобы доставить Роберту Брюсу письмо. Голод и лишения терзали его – но никакая из телесных мук не могла бы остановить.

Никакая, кроме той, что терзала его теперь.