Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы

— Что я делаю здесь? — снова, в который раз, спросила саму себя Анфиса. — И делаю ли здесь «это» — Я? Где то самое «здесь»? Сейчас ли — оно?!

Она пошла по длинной тенистой аллейке в направлении хоть какой-нибудь гостиницы. Смеркалось…

Куяковская аллейка оказалась еще и узкой, так что двоим на ней никак было не разойтись. Анфиса, заметив издали гормонально-озабоченного юнца, подвинулась к проезжей части. Но гормонально-озабоченный юнец вовсе не собирался обходить ее стороной, даже наоборот: широко улыбаясь, шел навстречу Анфисе, вспоминая мыслительно-двигательное действие, позволяющее лазить за словами в карман.

— Здрасьть, а вас как звать?

Анфиса подумала, что материализовала опять какого-то козла, и, нащупав в кармане дамский кастет, отозвалась:

— Неточка Незванова.

— А… — юнец призадумался и снова полез в карман за словом. — А меня Вова. Я в ПТУ учусь, знаю три слова и хочу телку. Пошли, Неточка, а то у меня на проститутку не хватит.

Анфиса улыбнулась и, обняв Вову за квадратную талию, даже прошла с ним несколько метров, а около указателя «Бредятино» вспомнила о ловкости рук и достаточно профессионально врезала Вове изящным, но тяжелым дамским кастетом. Получилось стильно: Вова медленно сполз в лужу, а Анфиса, переведя дух, нащупала Вове пульс: его стук показался ей похожим на бой кремлевских курантов.

«Шла-шла и никого не встретила, — шагая, взбадривала себя Анфиса. — Да и должно же где-нибудь здесь быть море?»

Она явно слышала какой-то шум и решила идти на него.

Это было нескончаемо долго. Анфиса еле переставляла ноги и ни о чем не думала — думать сил не осталось, как не осталось сил и хотеть есть. Ветер трепал волосы, а прохладный воздух успокаивал тем, что кожа дольше сохранится в таких условиях, и Анфиса верила ветру и воздуху на дуновение.

Вдруг она увидела море: оно оказалось именно таким, какое показывают по телевизору, только большое, красивое и с запахом. Море пахло морем: криками чаек, соленой водой, мокрой прибрежной галькой, темным небом с полумесяцем, так похожим на рождественский леденец… Анфиса расслабилась и, сняв одежду, легла в самое начало моря; оно погладило ее тело и, зашуршав волнами, пообещало не топить. Тогда Анфиса поплыла в самую середину моря; море снова погладило ее тело и, зашуршав волнами, промолчало про главное; тогда Анфиса поплыла далеко-далеко, а когда поняла, что берегов не видать ни с одной стороны, внезапно увидела себя лежащей в огромной луже в черном купальнике с полинявшей надписью Sorry, ту love на груди.

— Тьфу ты, опять фантомные боли, да и море ненастоящее… — Анфиса стала выжимать волосы, вспоминая почему-то Небезызвестного, хотя, с точки зрения Анфисы, он этих воспоминаний не заслуживал в данной ситуации, когда пора настала вылезать из любых влажных мест сухой, стрессоустойчивой и не смущенной портретом Кун-фу.

Анфиса оделась и, подняв глаза вверх, заметила Солнце. «Утро, что ли?», — мелькнуло у нее, но начало мысли тут же оборвалось двумя очень знакомыми голосами, доносящимися из бредятинского репродуктора, от звуков которого Анфису чуть не стошнило прямо на мельтешащих жителей Бредятина, спешащих на праздник Урожая.

— Дорогие бредятинки, бредятинцы и бредятки! Сегодня мы собрались здесь, чтобы… — ради чего все собрались, Анфиса слушать не стала, уловив в репродукторских голосах Точизну и майора Похренушко, а опознав, окончательно увидела такую картину: вместо моря (хоть и искусственного, но все-таки — моря) образовалась площадь виленина Бредятинского уезда и все вытекающее.

Между Домом культуры с облупившейся краской и памятником вождю пролов и проловчанок, выкрашенным довольно неаккуратно серебрянкой вчера вечером (на асфальте можно было заметить капельки засохшей краски), стоял столб с намертво прикрепленным громкоговорителем:

— А теперь поговорим о подскоках, — пел голос Точизны. — Встаньте, товарищи, дружно в ряды — к виленину передом, к Дому культуры задом.

Анфиса притаилась за кустом крыжовника, ощущая себя бледнолицей на заселенном дикарями необитаемом острове, подглядывающей за их ритуальными танцами. «Интересно, а жертвоприношение у них будет, или — так?» — подумала Анфиса, но спохватилась и, собрав в ладонь волю, прекратила ход мыслей.

Бредятинцы встали в ряды, как велели и, вслушиваясь в слова репродуктора, претворяли их в жизнь (она же — действие):

— На счет «р-раз» сделаем небольшой шаг вперед правой ногой, а левую, слегка согнутую в колене с оттянутым вниз носком, чуть приподнимем вверх, — взволнованно говорила Точизна. — На счет «и», товарищи, легко подпрыгнем на носке правой ноги и продвинемся вперед, а потом сделаем все то же самое с левой ноги.

Особенно хорошие подскоки получались у бредятинцев, стоящих ближе к виленину; те же, кто стоял рядом с Домом культуры, работали в полноги, но, в целом, атмосфера была еще та.

— Подскок, товарищи, можно чередовать с обычной ходьбой! — встрял майор Похренушко. — А сейчас выучим «Ковырялочку». Встаньте, товарищи, в исходное положение.

— Это как? — донесся голос слева. — «На исход», что ли?

— Вы неправильно мыслите, гражданин, — строго сказал из репродуктора майор Похренушко. — Положите руки на пояс…

Но Похренушко перебила Точизна:

— Мы понимаем, что не все просто сейчас. Мы знаем, как тяжело противостоять, но наши цели, задачи и методы предполагают принципиально новую гипотетическую концепцию! Да, товарищи! Так сделаем это! Совершим небольшой подскок на левой ноге, а правую согнем в сторону в носок. Так, хорошо; веселей, товарищи! Теперь колено — внутрь, а голову повернем направо. Получилось? Конечно, товарищи, главное — желание и вера в методологию ускорительного процесса интеграции!

«Во Точизна дает!» — обалдело слушала Анфиса за крыжовником.

— А теперь, товарищи, сделаем небольшой подскок на левой ноге, правую поставим на пятку в сторону и повторим то же самое с левой, — дирижировали реальностью из репродуктора.

Анфиса, исколотая колючками, ойкнула, совершенно случайно заметив, как к гильотине (стоявшей чуть левее от Ленина), посверкивающей серебром, повели Небезызвестного. Он был одет в смирительную рубашку и казался равнодушным к происходящему. Анфиса зажала рот рукой и широко раскрыла глаза: «А ты бы смогла, как Роуз?» — колыхнулось в ней давнее и прокусило губу до крови; потом она вспомнила почему-то несовершеннолетнюю пасторальную путанку в «черном вороне», увозящем их с Дерибасовской, и презрительно-завидущее: «Москвичка хренова!»

Тем временем Точизна и Похренушко вылезли прямо из репродуктора и встали на трибуну, располагающуюся как раз под лозунгом «Даешь интеграцию!»

— Всем встать, суд идет! — прогремел голос Точизны, и Анфисе стало страшно, как в темном коридоре в пять лет.

Бредятинцы встали. Похренушко толкнул обвинительную:

— …не работает… песни бредятинские не поет… с бабами, то есть с женщинами, не спит… книжки какие-то читает, все больше не бредятинские… как бы чего не вышло… тунеядец… а еще ноты знает…

Толпа бредятинцев ахнула:

— Как, и ноты знает?

— Знает.

— И писать умеет?

— На двух языках!

— Отрубить ему голову! — ласково сказала Точизна, заворачиваясь в откуда ни возьмись появившуюся горностаевую мантию.

— Мне кажется, следовало бы переговорить с Герцогиней, — сказал Похренушко. — А что скажет на это княгиня Марья Алексевна?

— И ему отрубить голову! — указала Точизна на Похренушко палачу в красном трико с отвислыми коленками, старых лаптях и с заточенным серпом.