Колодец забытых желаний

Прохожие оглядывались и улыбались.

— Федор, что с тобой?!

— Ни-че-го, — произнес он по слогам. — Ничего особенного. Просто мне смешно, что Вика не любит католические храмы! Как можно любить или не любить… храмы? И какая разница, какой именно храм, если Он все равно там?

— Кто он? — живо спросила мать. — Твой старик со своей притчей?

— Он не старик, — весело возразил Федор и толкнул перед матерью стеклянную дверь ресторанчика. Внутри пахло кофе и какой-то вкусной едой. — Вот это я теперь точно знаю.

— Ты же сказал… старик? И зачем мы сюда зашли?

— Где-то здесь должна быть моя жена. И сюда приедет твой муж. Или ты хочешь, чтобы он искал тебя по всему Рив-Гошу? (Левый берег)

Шарманка на улице заиграла вальс, какая-то парочка, держась за руки и громко разговаривая, протиснулась мимо них к выходу, и лихой официант с подносом, уставленным кофейными чашками и стаканами, по-гусарски сказал его матери:

— Pardon, madam!

— Я что-то ее не вижу.

— Мама, найди самую красивую девушку в зале, это и будет моя жена!

— Господи, да что такое, — совсем рядом капризно выговорила Виктория, — я машу, машу, а меня как будто никто и не видит!..

Федор повернулся — она оказалась у него за плечом, сияющая от счастья, что он наконец пришел, розовощекая, вкусно пахнущая, неправдоподобно красивая, и он наклонился к ней и поцеловал.

Поцеловал всерьез, как целовал, лишь когда они оставались наедине, да и то нечасто. И была в этом поцелуе вся любовь, на которую он был способен, и радость оттого, что еще ничего не кончилось, а пожалуй, только началось, и оттого, что шарманка играет вальс, и пахнет кофе, и в сутолоке и толчее парижского кафе они вдруг остались одни в мире.

И она отвечала ему с серьезной и страстной поспешностью, словно они на самом деле были одни, словно для нее это было так же важно, как и для него, и она хотела сказать ему нечто такое, чего не могла сказать раньше.

Он ничего не видел и не слышал, он только знал совершенно точно, что она отвечает ему и чувствует то же, что и он.

И еще в этом поцелуе были все обещания, которые он мог ей дать, и одно, самое главное, — пока мы здесь и пока мы вместе, смешно и глупо страдать из-за того, что камень, который мы обтесываем, слишком велик и неудобен.

Пока мы здесь и пока мы вместе, мы будем радоваться тому, что нам дано.

Я еще не знаю, получится ли у меня и у тебя, я еще не знаю, хватит ли мне мудрости и сил, но одно знаю точно: Он в меня верит, и я никак не моту Его подвести.

Не могу и не хочу. Он ведь так понятно все мне объяснил!..

Его сильно дернули за руку, и чей-то голос сказал со сдержанным возмущением:

— Федор, прекрати безобразничать!

Он оторвался от своей жены, но еще некоторое время таращился на нее совершенно бессмысленным взором, а потом вздохнул и оглянулся.

У матери был смущенный вид, даже вуалька дрожала, зато официант громко и одобрительно провозгласил:

— C'est magnifique! (это великолепно) — и поаплодировал немного, а Федор с ним расшаркался.

— Дамы! Давайте уже сядем, а то мы собрали очередь желающих пройти на выход! — И он подхватил обеих под ручку и стал протискиваться к окну.

Виктория сияла и тихонько пожимала ему пальцы — так, чтобы мать не заметила.

— Господи, — пробормотала мать, — а я и не знала, что ты такой… безобразник! Вика, почему ты его не перевоспитываешь?!

— Да ладно, мама, — пробормотал Федор Башилов, — не переживай. В конце концов, все дело только в подходе!