Колокола (сборник)

Пеке стало так стыдно, что он еще крепче закрыл глаза. Но и сквозь крепко-крепко закрытые веки они продолжали обниматься и целоваться.

Они шептались, а Пека спал. Когда он открыл глаза, за окном стемнело... Мама складывала чемодан, а Валеры в комнате не было.

— Ой, — сказала мама, — добрые люди, подайте мне яблоко! Я счастлива, сча-стлива-а-а... Голова — кругом... Чуть не забыла положить грим... Яблока, яблока!.. Освежите-ка меня яблоком. Ибо я изнемогаю, изнемогаю от лю... Пека! Ты что? Ошалел? Кальсончики! Ну? Зазевался и рот раскрыл. Норовишь штаны на голое тело? Но я все вижу!

3

В этот вечер Пека остался один в гостинице: Валера пошел провожать на концерт маму.

Пека остался один, один в этом царстве лестниц, покрытых красной дорожкой, орущего телевизора и множества дяденек — толстых, тонких, старых и молодых. Они ходили туда и назад, туда и назад по лестнице. И никто не глядел на Пеку.

Пека долго бродил по лестницам, он попробовал даже скатиться с перил... Но перила были высокие: не взобраться. Тогда, немножко подумав, он вдруг запел:

Про-очь с дороги, куриные ноги!

Он пел красиво и очень громко. А «куриные ноги» все шастали, шастали...

Решившись, Пека подошел к раковине и отвернул кран. Он хорошо забрызгал себя водой. Стало ничего: очень даже холодно.

Все, что может быть сделано, было сделано. А вечер только еще начинался, и не будет, не будет, не будет ему конца.

И вот тут-то с Пекой случилось чудо: к нему подошел человек в голубой рубахе и сапогах с пряжками (как у кота в сказке) и сказал:

— Я Борис. А тебя как звать?

— Меня зовут Пекой, — ответил Пека.

— Это мальчик танцовщицы, — объяснил вдруг кому-то Борис, глянув через плечо, рассмеялся, взял Пеку за руку и повел его к себе в номер.

На столе у него лежали картинки.

— Кафе! — объявил человек, у которого пряжки на сапогах, как будто бы у кота из сказки. — Понимаешь ли, я — художник... Я декоратор — спроектировал внутреннюю отделку этого вот кафе. Ну как?.. Хорошо? Что скажешь?

— Ничего себе!

— А ведь ты, дружок, ничего не понял. Я... я нарисовал вот это кафе... И я же его построю. Вот это — из кожи, а? Все кресла из красной кожи. Уяснил? Лады. А это из дерева. Светлого дерева. А вот эти блюда на стенах — из меди. Хочешь, я покажу?

Пека хотел.

И художник Борис показал ему блюдо. Оно стояло в углу и было красиво завернуто. Но художник его развернул, и Пека сейчас же увидел блюдо.

— Там будет двенадцать таких же блюд. Только рисунок немножко разный, — с увлечением продолжал Борис. — А ты рисовать умеешь? А как зовут твою маму?

— Нелей... А рисовать я, конечно, могу, — подумав, ответил Пека.

Художник дал ему толстый листок бумаги, карандаш и кисточку. А еще он дал ему краски, которые всех цветов. И Пека принялся рисовать.

— Признайся, чего ты нарисовал!

— Дом, — отвечал Пека. — Здесь живут Валера, мама и я. А кухня у нас — она вся электрическая... А это — белье. Оно сушится на веревке. А это — разные легковички. А это — Валерина легковичка!

— Скажите-ка! — восхитился Борис. — Значит, у вашего Валеры есть своя легковичка?

— Все легковички Валерины, — пояснил Пека. — Он может все! Он может костер, и рыбу, и всякие разные легковички. Он может — ветер, он может — реку...

— Заврался, — сказал Борис.

— А вот и нет! — отвечал Пека. — А это — спички. Спичками он поджег себе голову!

— Как я должен это понять?

— Он взял спички — и голову! Голову!.. За то, что все танцевали с мамой.

— Мда-а... Неприятнейшее положение у Валеры, — вздыхая, сказал Борис. — Я бы на его месте тоже себя поджег.

— Моя мама — о-го-о-о! Моя мама фуэте, и батман, и все...

— А ты намекни, между прочим, маме, что я тоже — весь как есть холостой.

— Ладно. Я намекну, — согласился Пека.

В это время в комнату постучались. К Борису ворвалась мама. Она не сказала «Здрасте», а сразу:

— Куда ты пропал?! Я избегалась, изыскалась...

— Так мы же рисуем дом! — удивился Пека.

Художник привстал, поклонился и объяснил маме, что он Борис. А Пекина мама пожала руку художнику и сказала, что она Неля Богатырева.

— Он весь мокрый! — вдруг спохватилась мама. — Это вы окатили его водой.

— Никогда!.. Никогда я себя до такого не допущу.

И вдруг художник быстренько принялся рассказывать маме, какое он красивое нарисовал кафе. Он показал ей то блюдо, что уже показывал Пеке.

— Мама, а мама... Он весь-весь как есть холостой, — вмешался в разговор Пека.

— Чего-о-о?.. — удивилась мама. — Вам — хорошо. В Тольятти нужно строить и строить. У меня, вы знаете, даже благодарность к вам за это кафе. Хоть бы вы их сделали десять. А я... Я просто, просто в отчаянии, где я здесь стану работать, не понимаю.

— Тут есть два народных театра, — сказал Борис. — Но это же самодеятельность... А ты же профессионалка.

— А когда ты откроешь свое кафе? — вдруг спросила мама. — Может, временно я смогу выступать у тебя в кафе или перед началом в кинотеатрах?

Борис рассмеялся и отвечал:

— Нет. Здесь и так переполнены кинотеатры. С девяти утра не достать билетов, у нас не нужен дивертисмент. А в моем кафе эстрада такая маленькая. Но ты могла бы временно преподавать танцы, как хореограф, или поступить танцовщицей в Куйбышевский театр. Все же это недалеко от Тольятти, будешь приезжать хотя бы по выходным.

— Ни за что, — рассердилась мама. — Мы не будем больше шататься по белу свету. В крайнем случае я на самом деле стану первое время вести кружок. Здесь скоро театр откроется. Опереточный. Мне сказали.

— Очень жалко, — вздохнул Борис. — Я видел тебя. Ты танцовщица превосходная. И вообще... Счастливец этот твой какой-то Валера!

— Я сама — счастливица. И... и это самое главное. Я... я стану каждый день потихоньку тренироваться...

Так неинтересно они говорили. И Пека начал дремать, подперев голову кулаком, А в кулаке у него была кисточка.