Колокола (сборник)

Пламя гуляло по лицу Нельки и Пекиному лицу... И помнится, он заметил еще тогда, что очень они друг на друга похожи. Не взрослое у нее лицо. Не взрослое. Нет! Лицо девчонки.

— Перестань канючить, — сказал он Нельке. И рухнул на свой матрас.

Под подушкой была записка: «Люблю тебя. Твоя Неля». Бесчестный удар. Он его не снес.

— Успокойся, будет, — ответил Неле Валера. — Победокурил — и будет. Довольно. Все!

«...Дети... Оба они — недомерки!»

И странное чувство в нем родилось — ответственности за ее шалавость, наивность, причуды... И так хрупка и беспомощна она показалась ему, что захотелось ее заслонить от бурь своими руками, вот этими растопыренными, потемневшими пальцами.

«Какие грязные у меня руки, — опомнился вдруг Валера. — Надо руки вымыть, надеть рубаху... Вот свежая. Нелька, что ли, ее постирала? Хорошо, что нейлоновая, гладить не надо, и так сойдет...»

Он одевался с какой-то судорожной быстротой, вымыл руки, подставил лицо под холодный кран.

Был второй час ночи. Трамваи уже не ходили. Он знал, что они не идут, и зашагал энергичным шагом из нового города в старый город.

«Я попрошу дежурную разбудить ее, — шагая, сам с собой рассуждал Валера. — Откройте! Люблю!»

В нем бродило возбуждение от выпитой водки, недосыпания.

По улицам все еще проезжали редкие легковые машины с зажженными фарами. Мгновенный свет освещал Валере дорогу. И снова мгла. Все было смягчено легким призраком ночи.

Он добрел кое-как до асфальтированного шоссе и пошел быстрее. Что-то внутри него будто толкало его вперед, торопило, гнало.

Это «что-то» была любовь.

«Наплевать мне на всех и все! — рассуждал Валера. И размахивал на ходу руками. — Скорее, скорей!»

Вот и старый город. Черное небо вокруг казалось тяжелым пологом. Кое-где витрины освещены, кое-где одиноко и бедно раскачивается фонарь.

«Сейчас, я — сейчас, сейчас», — объяснял фонарям Валера.

Темнота, сырой ветер.

Гостиница. Вот и подъезд... Валера набрал побольше воздуху в легкие, приосанился, чуточек оправил шляпу.

Живо, чтоб не раздумать, нажал звонок.

7

Самолет отлетал в Ленинград в три часа ночи.

Пека сделался «полуношником». Днем он дремал одетый, а ночью ложился спать, когда возвращалась мама.

Актеры стояли внизу, в вестибюле гостиницы. Все — оркестранты, певец, певица, попугайная тетка и ее попугай Петруша. Петруша был в клетке, он спал на жердочке. Пека все это подглядел: поднял потихоньку плед, которым прикрыли клетку. Спит! Крепко спит. И храпит! Честное слово: он сам слыхал.

Мамины чемоданы и чемоданы актеров лежали аккуратно, в рядок. Наверху был мамин футляр от скрипки.

Одной рукой мама крепко держала Пеку, другой — соломенную корзину со сдобными булками. А в термосе — молоко.

Подошел автобус. Все, все как есть, сейчас же сели в автобус. Нет... До того как влезть в него, актеры, шофер и толстый певец втащили вовнутрь чемоданы и мамин футляр от скрипки.

— Эй вы, поосторожней! — сказала мама.

На дворе ночь. Но Пека заявил маме, что спать все равно не будет, он будет сидеть у окна и смотреть на улицу.

Он сидел у окна и смотрел на улицу.

Улица — темная, тут и там на ветру раскачивались фонари. Изредка брел посредине темного тротуара одинокий прохожий.

Вот кто-то прошел покачиваясь... А на нем — шляпа. Пека вспомнил Валеру (он очень любил Валеру и его шляпу).

Автобус ехал. Он ехал из старого города в новый город. С обеих сторон стояли дома; их окна — погашены, редко где маячил чуть желтоватый свет.

Но вот уж они проехали старый город. По правую руку шумел завод, сияя стеклами. Возле завода по улице проезжали грузовики. Ни одной легковички. Уснули, верно.

Автобус миновал городскую черту — вырвался за ее пределы. Он помчался по черному полю, не освещенному ни одним огнем. Лунный свет в пустынных полях, огоньки вдалеке. Поле — осеннее, ничего не видать. Но вот впереди опять завиднелись огни — большие, редкие, — блеснули зеленым фосфором, как будто бы глаза волка.

А в небе — луна. Она не двигалась, тускло светила сквозь облачко.

Очень долго ехал автобус, и нигде он не останавливался. Небо возле луны было чуть зеленое, поле, как светлым дымом, переполнено лунным светом.

Актеры тихо переговаривались.

Зашевелился у тетеньки в клетке проснувшийся от толчков попугай. Он сказал, картавя: «Петруша хороший, Петруша хороший!..»

Автобус ехал. Он ехал.

И вот наконец вдалеке показались огромные огненные глаза. Они приближались: это стеклянные кубы аэровокзала. Все ярче свет.

Автобус затормозил.

— Прибыли и, как видите, не опоздали, — ворчливо сказал шофер.

Валера пришел в гостиницу через полчаса после отъезда автобуса.

Дежурная разъяснила, зевая, что все только что отбыли.

— А вы кто будете?.. Администратор?..

Валера странно засуетился. Хмель из него вылетел мгновенно, как будто бы Валера никогда и в глаза не видывал водки.

«Что делать? Как быть? Как поспеть на аэровокзал?»

И вот, словно сжалившись над Валерой, проехала по улице неказистая маленькая машина.

Валера заорал и, размахивая руками, бросился к ней.

— Товарищи, — взмолился Валера, — я заплачу... Хорошо заплачу... Я... понимаешь ли... Опаздываю на самолет! Мне — к матери... Мать заболела. Доставь, будь ласков.

И они помчались во вздрагивающей машине по пустынному городу: вперед, вдогонку за Нелей и ее Пекой.

— Чего ты стонешь? — спросил шофер.

— Ничего не стону! Я догоняю мать своего сыночка!..

— Ах вот оно дело какое! Вот это — да!..

8

Объявили посадку.

Актеры пошли вперед по широкому, плоскому полю аэродрома.

Мама посадила Пеку к себе на закорки и тоже пошла вперед.