Колокола

Наконец наступило Рождество, которое застало Лизу старой и седой, окруженной молодежью – живым и милым воспоминанием прошедших дней. Она вспомнила свое детство, когда этот праздник ей был так мил, и попросила детей свезти ее рано поутру в церковь. Дети исполнили ее желание, хотя и неохотно, так как боялись за ее здоровье: зима была суровая, а в эту декабрьскую ночь стоял трескучий мороз, и звезды ярко сияли на темном небе.

Весело зазвонили бубенчики; сани, перегоняя друг друга, неслись по дороге в церковь. Но вот засияли старые раскрашенные окна, и Лиза еще раз услышала звон своих милых колоколов. Эти звуки показались ей самыми прекрасными во всем свете, и из ее груди вырвался благодарный вздох, который в морозном воздухе понесся к небесам в виде облачка пара. Когда же она вошла в церковь, она обернулась к своим детям, пораженная и обрадованная:

– Я слышу пение псалмов, – сказала она.

Дети удивились и говорили:

– Что бы это могло значить, что мать вдруг услыхала псалмы, которых не слышала с десятилетнего возраста?

Однако, когда служба кончилась, и колокола снова зазвонили, они увидали, что старушка заснула со сложенными руками, заснула вечным сном и перешла в лучший мир. Тогда они сказали:

– Теперь мы знаем, почему мать услыхала псалмы. Когда заря вечности восходит над земным мраком, на добрых и благочестивых в последний час находит просветление, и они опять видят, чего до тех пор не видели, и слышат, чего давно не слышали. Ибо они уже наполовину перешли в бесконечную премудрость небесную.

И снова звонили колокола; они звонили за упокой ее души, за упокой души той, которая так любила их и так долго не слыхала ничего другого, кроме них. Они звонили так хорошо, и их серебристый звон несся в морозном воздухе, как благословение и молитва, и народ, собравшийся около церкви, набожно сложив руки, говорил:

– Теперь колокола звонят за упокой души сторожевой Лизы. Господи Боже, как прекрасен колокольный звон!

Как железной дороге достались семимильные сапоги

Жили-были на краю света два колдуна. А где край света – этого никто доподлинно не знает, но если он существует где-нибудь, то не иначе, как у Берингова пролива, где старый и новый свет смотрят друг другу в глаза. Я там не бывал, но Норденшельд говорит, что туда-таки порядочно далеко.

Итак, там жили два колдуна, два брата, как ходили слухи, но этого о них нельзя было бы сказать. Того, который жил на Осткапе, где кончается Азия, звали Бирренбурр, а того, который жил на мысе Принца Уэльского, где начинается Америка, звали Бурребирр. Пролив между ними был такой ширины, что оба колдуна отлично могли видеть друг друга своими зелеными кошачьими глазами и говорить друг другу «на здоровье», когда сосед чихал.

Оба колдуна прикидывались добрыми друзьями и ездили друг к другу с визитами на китах во всю прыть, так что вода так и шипела кругом. Места, кажется, было вдоволь каждому в своей части света, но они все-таки постоянно завидовали друг другу, и каждый только и думал о том, чем бы досадить другому. Они разукрасили свои владения высокими горами одна выше другой для того только, чтобы иметь возможность с вершин наблюдать, что каждый делает в своем жилище. Громадное удовольствие доставляло им устраивать бури с вихрем, чтобы хорошенько засорить друг другу глаза песком и мелкими камнями. Занимались они также тем, что один науськивал белых медведей на скотину другого. Ведь у таких больших помещиков и скотины было вдоволь. Мамонты были их свиньями, киты шли за коров, а моржи за баранов.

В один прекрасный день Бирребурр и Бурребирр вздумали со всеми своими подвластными мелкими колдунами предпринять увеселительную поездку на остров Св. Лаврентия, который лежит одиноко в океане немного к югу от Берингова пролива. Вокруг них, насколько хватал глаз, расстилалось море, спокойное, как зеркало, и киты стаями играли на поверхности моря, совсем как уклейки играют в солнечный день в спокойном заливе. Это все показалось колдунам слишком однообразным; чем бы позабавиться хорошенько в такую чудную погоду? Один из них дунул бурю, которая так и завыла; другой устроил густой туман на море. Уж и была же погодка, коли даже киты, которые хорошо выносят всякую непогоду на море, должны были запрятаться на полмили под воду; но это-то и казалось колдунам необыкновенно забавным.

Затем колдуны устроили несколько невинных игр. Они бросали друг в друга, точно рябиной, большими глыбами гранита; опрокинули целый лес, подожгли его и палили головешками друг другу бороды. Потом они начали меряться силами и пробовали плечом сдвинуть гору; пытались они также выпить весь океан и втягивали в себя воду. Вода бросилась им в голову, и вот они начали бегать взапуски и только тогда вспомнили, что они на острове, когда один за другим шлепнулись в море.

– Нет, – сказал Бурребирр, вытирая с бороды морскую пену, – здесь тесно бегать взапуски. Давайте-ка ловить солнце: посмотрим, кто его поймает!

Все колдуны нашли, что это очень умно придумано. Они порешили, что побегут за солнцем, поймают его за красный воротник и запрячут в мешок. Какой чудный мрак распространился бы тогда! И никогда больше не пришлось бы им щуриться от противного дневного света.

– Давайте биться об заклад на одну часть света! – закричал Бурребирр. – Я побегу за солнцем в ту сторону, где оно восходит из-за гор.

– Эка штука! – сказал Бирребурр. – Надо только лечь спать на горе и пораньше встать, вот и поймаешь солнце за ворот. Вот я так хочу поймать солнце там, где оно садится. Думаю, это будет похитрее.

Ладно, они ударили по рукам и побились об заклад на одну часть света. И вот оба поспешили домой, чтобы надеть семимильные сапоги.

Бурребирр соображал так: «Я побегу к востоку через Северную Америку, и если мне не удастся изловить солнце на горах Аляски, то я наверное поймаю его на Клипбергене».

Бирребурр думал: «Я побегу к западу через Азию, а уж там ничего не может быть легче, как поймать солнце на большой Сибирской равнине – там есть где разбежаться…». У-у-у! Вот они пустились в путь так, что семимильные сапоги только заскрипели.

Эта погоня за солнцем не обошлась без приключений. Сперва я расскажу про Бурребирра. Он побежал, как и хотел, по Северной Америке через Аляскинскую равнину к востоку и достиг гор с тем же названием; на этих-то горах он и предполагал подкараулить солнце. Пробежать сотни миль через равнину было еще не так трудно, но влезть на высокую гору было нелегкое дело.

– Уф, – сказал Бурребирр, когда он добрался наконец до самой верхушки, – нельзя сказать, чтобы это была удобная лестница! Я отдохну тут минутку и буду караулить, когда взойдет солнце.

Вот он уселся на вершине, наскреб под себя немного мху, чтобы было помягче, да и уснул. Там на горе не было ни будильника, ни утреннего кофе, и вот случилось так, что, когда Бурребирр проснулся, солнце уже высоко стояло на небе и светило ему прямо в глаза.

– A-а, да ты, кажется, еще смеешься надо мной, – пробормотал Бурребирр себе в бороду. – Так погоди же, уж завтра ты не уйдешь от меня на Клипбергене.

Нечего делать, пришлось опять бежать к востоку до Клипбергена, на вершину которого Бурребирр и вбежал с разбегу. «Ну, теперь я уж не засну, – подумал он, – положу себе в бороду осиное гнездо, а в каждый семимильный сапог по муравейнику…». Сказано – сделано. Легко себе представить, что уж в эту-то ночь Бурребирр не сомкнул глаз ни на минуту. Когда на востоке занялась утренняя заря, он спрятался за уступом скалы, чтобы солнце его не видало, и стал сторожить. Мешок был тут же наготове: в него Бурребирр собирался запрятать солнце, как брюкву какую, лишь только оно покажется над скалой.