Коломна

Вспугнув стаю птиц, гулко громыхнул выстрел.

Схватившись за левое бедро, лазутчик громко завопил и как подкошенный рухнул в пожухлую листву. Судя по всему, он был один, а не в составе десятки или пятерки, иначе б сотоварищи давно выскочили бы. Яростных и неукротимых дикарей в башнях всегда считали недоумками, чуть ли не животными. Только покойная матушка Рата предупреждала – мутировавшие «новые люди» весьма сообразительны и могут быстро развиваться, нужен лишь учитель.

Подстреленный враг оказался экземпляром славным. Несколько тощеват, но высокий… нет, скорее длинный: длинное жилистое тело, длинные руки, длинные ноги – видать, специально выбирали такого для разведки. Из одежды набедренная повязка из шкуры гигантской рыси, и такая же накидка на плечах. Все тело покрыто клочковатой коричневой шерстью, лишь морда, ладони и пятки – голые.

С воем держась за рану левой рукой, нео грозно скалился и пытался достать подбежавших парней огромной суковатой палкой, которую так и не выпускал из рук.

Вернув пищаль Велесию, Ратибор забрал у него пояс и велел тут же отправляться в укрытие – зарядить оружие, да и следить – мало ли что. Пленного же дикаря нужно было срочно перевязать, перетянуть рану, пока не истек кровью. Юноши – переглянулись, Рат подкинул на руке пояс рыжего. Для перетягивания раны вполне должен был подойти. Хмыкнув, парень кивнул Легоше. Тот все понял – прыгнул да саданул буяна по башке кулачищем. Бил умело – за то и ценили.

После удара нео выгнулся дугой, выпучил глаза и застыл.

– Не помер бы, – приступая к делу, посетовал Рат.

Легоша осклабился:

– Не помрет. Черепа у дикарей крепкие.

Хмыкнув, Ратибор сноровисто перетянул рану поясом, подложив матерчатую прокладку – пришлось пожертвовать подолом собственной рубахи, сотканной мастерицами Погорелой башни.

Кожа, точнее шерсть, дикаря оказалась вымазана – не то слизью, не то белесым маслом – похоже, растительного происхождения. Субстанция пахла травой, правда «лекарь» пока не мог разобрать, какой именно.

– Сзади!

Звонкий голос Велесия разорвал наступившую лесную тишь. Ратибор резко вскочил на ноги, выхватывая из ножен меч…

…и с облегчением перевел дух, увидев выходящих из ельника парней во главе со Сгоном.

– И что у вас тут? Чего стреля… – недовольно начал было бригадир, но тут его взгляд уперся в поверженного нео.

– Вы его живым взять не могли, а?

– Очнется, – тут же заверил Легоша. – Дикари – парни крепкие, небось не окочурится, до поры до времени не помрет. Да вон он уже глаза открыл, гляньте.

Пленник и впрямь распахнул глаза, с яростью взглянул на окруживших его «пятницких», что-то угрожающе выкрикнул и даже попытался вскочить на ноги. Однако вдруг выгнулся, дернулся и забился в судорогах, истекая желтой пенной слюной… Дернулся несколько раз – и тут же умер.

– Эй, эй! – Сгон запоздало бросился к пленнику, потрогал сонную артерию пальцами и, оглянувшись, обвел Ратибора с Легошей не сулящим ничего доброго взором. – Помер, ага. И виноваты в этом – вы! Уж извольте сегодня же объясниться с боярами и воеводой.

– Объяснимся как-нибудь, – хмуро отрезал Рат. – Не твоя печаль.

– Не моя-а?! – казалось, с бригадиром вот-вот случится припадок, такой же, как только что – с нео, и тем же закончится.

– Не моя, говоришь? А кто тут над всеми вами старший?

* * *

Воевода Пятницкой башни Твердислав Ипатыч, прозванный за суровость характера Грозные Очи, принял проштрафившихся парней неласково. Вечерело. В узкие окна-бойницы проникали последние лучи закатного осеннего солнца; преломляясь в мелких, вставленных в свинцовые переплеты, стеклах, расползались по каменному полу разноцветными зайчиками. Стекол было мало, а больших, оконных, и подавно не осталось – только осколки. Какие-то выискивали мальчишки, какие-то выменивали у бродячих торговцев, или маркитантов – людей нездешних, московских, чудно одетых и торгующих всякой всячиною верстах в тридцати от коломенских башен.

Место то называлось Мертвая Зона, или Поле Полей, и располагалось на излучине Москвы-реки. Ниже по течению, ближе к бывшей Коломне, река была заболочена – ни на лодке, ни на телеге не пробраться, только пешком. Путь средь непроходимой трясины знали лишь немногие – проводники. Ратибор как раз и был из таких, вот и надеялся, что наказание за смерть языка будет не столь уж суровым. Ну, лишний караул, ну, пни корчевать отправят – маета, конечно, но ничего, справиться можно. Лишь бы не в Маринкину башню, о которой средь обитателей Коломенского Кремля ходили самые жуткие слухи.

Кроме своих чисто оборонительных, военных функций, могучая двадцатигранная башня служила узилищем для провинившихся и пленных, одновременно являясь местом пыток и экзекуций. Нехорошее, скверное место – старики говорили (а им тоже рассказали прежние старики, и тем – тоже старики) будто бы в давние времена, задолго до Последней Войны, туда бросили некую Марину Мнишек – жену царя-самозванца, и там, в башне, она то ли сгинула, то ли превратилась в птицу да улетела, исчезла неизвестно куда. Точно так же, как исчезали сейчас некоторые узники, неугодные волхвам, что проживали в соседней, Грановитой, башне вместе с очередным князем, коего обычно выбирали из числа башенных воевод.

Понурив голову, Ратибор украдкою бросил взгляд в окно. Забранный треугольной железной крышей кирпичный шатер воеводы – «палаты» – располагался верхним ярусом, возвышаясь над землей на высоте около двадцати пяти метров. Рат это помнил, так говорила матушка, и парень сейчас вдруг попытался перевести метры в сажени, да тут же и плюнул на это дело, невольно залюбовавшись открывшейся с высоты красотой. Красиво же: окрашенные оранжевым солнцем развалины древних церквей, и тех, что в Кремле, и монастырских, выглядели загадочно и романтично, все прочие здания давно превратились в прах – поросший густым бурьяном источник стройматериалов. Лишь на бывшей Соборной площади белела Успенская звонница, когда-то шатровая, но во время войны лишившаяся навершия своего шатра. Почти одно основание и осталось – квадратное, мрачноватое. Мать когда-то объясняла Рату суть каждого названия, да тот по малолетству своему не запомнил, а сейчас уже и не интересно было: развалины и развалины – что в них толку-то? Разве что разобрать на камни и кирпичи.

За Успенской звонницей снова шли развалины, заросшие аккуратно подстриженным кустарником: можжевельником, бузиной, шиповником. Далее горделиво возвышались связанные уцелевшим куском крепостной стены башни – Грановитая и Маринкина, чуть южней, краснела могучим квадратом Ямская башня, названная так в честь довоенной Ямской станции, откуда в разные концы земли отправлялись самобеглые повозки – автобусы. Про это тоже рассказывала мать, но Рат ей не верил, хотя в старинных книжках автобусы видел – просто непонятно было, как они двигались? Кто тащил-то?

– Ну, что скажете? – пристукнув по полу посохом, воевода сурово нахмурился. – Опростоволосились! Совсем нюх потеряли – уж с таким простым делом не могли сладить, дикарского лазутчика изловить!

– Так мы изловили, – попытался оправдаться Рат. – А он потом взял и помер. Вот я и думаю, с чего?

– Так на стрелу его брать надо было, – Твердислав привстал, гулкий голос его, многократно усиливаясь, отражался от сводов палаты. – На стрелу, а не пулей.

– Далековато для стрелы-то, господине.