Колоски

— А я пока нет, — вздохнул Лайм, морщась при каждом движении.

Это было очень здорово — обнять Нику и не получить при этом удара током. И причесать, и самой уложить в постель. Лиса так и держала Нику за руку, пока та не заснула. Это было счастье, да-да! А теперь Ника уже спала, и этого смешного церемонного Лаймона с добрым лицом спокойного убийцы Лиса уже накормила и уложила, он совсем скис после похода на Базар. Ри и Дон его чуть ли не на себе притащили, совсем зелёненького. Перегрузил мышцы. Просто при ходьбе! Жалко его: с виду — чуть меньше Грома, Дон сказал — мечник был отличный, а теперь, как бабка старая, кряхтит, со стула поднимаясь. Ужас! Мужики над ним, уже лежащим, чего-то наколдовали, забрали Йэльфа с Вэйтом и ушли. И нету до сих пор.

Лиса сидела на боковом крыльце, уткнув подбородок в колени. Не то, чтобы ждала. Не то, чтобы что-то обдумывала. Просто сидела и вяло думала обо всём — и ни о чём. Тихий вечер. Тихий-тихий. Будто нарочно такой — контрастом к внутреннему раздраю. Столько всего сразу навалилось, и так неожиданно, что даже не осмысляется, только ощущается неудобной тяжестью в голове. Надо будет Птичкину клумбу прополоть. Сразу видно — эльфа в доме нет. Давно ли Птичка уехала, а сорняки вон как поднялись, и не скажешь, что осень на носу. И яблоки обобрать уже можно. Часть на сидр, а остальные на Базар в скупку. И Нике обеды в школе оплатить. И как жить дальше — совершенно непонятно. На два дома? Один здесь, другой — на том краю планеты. Смешно. Но не здесь же летать? И магии учиться. Ри их будет учить драконовской магии. С Лисой намается, плохо у Лисы с точными науками. Одна надежда — он к Лисе неровно дышит, и сильно злиться не станет на её тупость, пожалеет. А Лайм любит Дона. Сразу видно. Не влюблён — любит. А Роган в Йэльфа, наоборот, влюблён. А Ри на неё саму косится. Бедняги. А Дон, если и любит, то не Лайма и не Лису. Потому что совершенно одинаково смотрит и на неё, и на него. Разве можно любить двоих сразу? Или это влюбиться в двоих нельзя, а любить можно? Вот эльфам хорошо — разделили свет — и хоть трава не расти! Птичка с Лягушонком теперь, как нитка с иголкой — куда один, туда и другой. А у Лисы с этим совсем плохо. Никаких влюблённостей. Если что и появлялось — всё задавлено было в зародыше. Влюблённая Видящая — издеваетесь? Это как? К Дону привыкла, да, сжилась — а как не сжиться, если тебя только что не облизывают? Хоть и понятно — зачем, но приятно же! А теперь этого «зачем» не стало — и как он теперь с ней себя поведёт? И характер у него должен измениться, он же теперь не вампир, злиться научится, обижаться. А на Лису не обижаться только вампиры могут. И у неё-то, как раз, характер не изменился. И нужна ли она ему теперь будет? А вдруг… он в кого-нибудь влюбится? И не в Лису. Он же эльф? Изначально? Вот как вспыхнет на какую-нибудь… из на-райе… И что делать? А что тут сделаешь… Нет, о таком лучше вообще не думать, а то напридумывает себе сейчас такого, что и жить не захочется. Ох, как тяжело. А ведь всего-то хотела научиться летать. И столько проблем — как из мешка! Обидно, блин!

Совсем стемнело, высыпали звёзды, а она всё сидела на крыльце — просто лень было шевелиться, слишком длинный получился день, слишком устала. Когда вспыхнул портал, даже не вздрогнула. И он пришёл. И пахло от него, как всегда — ветром с реки и немного мёдом. Он молча сел рядом и немного сзади, тоже как всегда, обнял — и вот тут прогремела разница! Мех, мягкий чёрный мех в Видении, в котором Лисе было так привычно и уютно — он пропал. И уже навсегда. А без него это был вроде уже и не Дон, а кто-то совсем другой, чужой и незнакомый. И огромное чувство потери затопило Лису так остро, что она ахнула и заплакала. А Дон испугался. Дон — испугался! И стал тревожно выспрашивать — что случилось? С Никой? С Лаймом? С ней? С кем? И это тоже было совсем-совсем на него не похоже, и она никак не могла успокоиться, сжавшись в обречённый комок. Одна мысль билась у неё в голове: а стоило ли обретённое утраченного?

— Мех… — удалось ей выдавить сквозь рыдания. И Дон понял! Не сразу, но понял. Но вот вернуть назад ничего не мог. Только обнять покрепче, прижать к груди, и гладить по буйной рыжей голове. И сказать с неожиданной гордостью:

— Зато я сам теперь тёплый!

— А? — удивлённо вскинулась Лиса и икнула от рыдания.

— Ты моя смешная, ты моя рыжая, — тихо засмеялся Дон ей на ухо. — В следующий раз шубу одену, будет тебе мех! Или Ухты суну за пазуху — тебя устроит?

— У… него… когти… — расстроенно проикала Лиса.

— Обрежем, — беззаботно пожал плечам Дон.

— Как?.. Он же… Да ты что?.. Ах, ты!.. — слёзы высохли от возмущения, а Дон зашёлся хохотом, уткнувшись Лисе в плечо. А потом взял на руки и унёс в дом.

— Не отпускай меня, — часом позже пробормотала засыпающая в непривычно тёплых объятиях Лиса, уткнув нос в непривычно тёплое плечо. — Никогда… не отпускай…

— Ни за что, — с лёгким сердцем соврал Дон, гладя её по голове. Соврал впервые за всё время совместной жизни, и порадовался — до чего же хорошо, когда не надо говорить правду, только правду, и ничего кроме правды, а можно вот так невинно соврать и этим успокоить. Как… как ребёнка? И та щемящая, бережная нежность, которая вдруг охватила его сегодня на крыльце, более уместна по отношению к ребёнку, а не ко взрослому существу. А вот влечение, давно и прочно им забытое за бытность свою вампиром — совсем не детское. Да-а, похоже, Дэрри в чём-то прав со своей заявкой про психологическую педофилию: люди не успевают стать взрослыми за тот короткий срок, что им отпущен. Забавно: Йэльф и многие Старейшины старательно культивируют в себе детскость и ребячливость, просто чтобы не свихнуться от вечности. Правда, Вэйту оно и не надо, вот уж кому повзрослеть не грозит, кем бы ни стал. Инкуб, эльф, дракон, всё равно — вечный ребёнок. Просто характер такой, светлая душа. А люди вечно торопятся повзрослеть, но, воображая себя взрослыми и мудрыми, стареют и умирают, так и не успев стать взрослыми по-настоящему. Лиса вот очень взрослой себя считает, поэтому за ней всегда так интересно наблюдать — этакое мудрое дитя.

С Лаймом было не так, с Лаймом он такого не чувствовал. Но Лайм старше Дона лет на двести, а взрослее… намного. А ещё Лья. С ней тоже всё иначе. Что-то многовато у меня любовей, ухмыльнулся Дон. Ну, положим, в Лью он влюбился, когда был ещё жив, и большую часть в этом чувстве составляло восхищение Наставницей, перед ней он преклонялся. Потом, когда она по несчастливой случайности подсела на его крови и эмоционально стала почти живой, его чувство переросло в нечто большее. Память именно о той Лье-наркоманке, взбалмошной и безудержной, много времени хранил Дон, как огромную ценность. И только спустя лет сто понял, что не столько память о Лье дорога ему, сколько пережитые им самим чувства. Память о том, как он был живым и мог любить. Что будет, когда она станет драконом?

Лайм… К нему Дон сначала не испытывал никаких чувств, эта связь была для него просто удобна, но лет через пять совместного бытия стал воспринимать его, как часть самого себя. Потому и плохо было ему, когда Лайм погиб, отказавшись от поднятия во Жнеце. Так плохо, насколько это вообще возможно для вампира. Будто ампутировали важную, лучшую часть личности. Живую часть.

А Лиса… Вампиры к большинству живых существ относятся хорошо уже потому, что они живые. Если, конечно, эти живые существа не несут угрозы и не подлежат поэтому срочному уничтожению. А Лиса очень живая. Как говорит Дэрри, файербол ходячий. Но это бытие для Дона закончилась, что будет дальше? Как будет восприниматься этот файербол живым драконом Донни? Существом, для самого Дона пока незнакомым, способным обижаться, злиться, ревновать — совершенно нелепые эмоции для дроу, которого воспитал суккуб, тем более невозможные для инкуба, которым он стал потом. Пока, вроде, всё хорошо, — ткнулся он носом в макушку спящей Лисы, вдохнул такой знакомый запах, и счастливо улыбнулся в темноту. — Интересно, какой дракон она на самом деле? По глазам пока непонятно… Подождём. Никогда не шёл против судьбы. Пинком хорошим в нужную строну подправить — это да, это запросто, а против — себе дороже. Но… не страшно. Как бы ни сложилось, как бы ни перетасовалось — они все мои. Друзья, любовники — какая разница? Мои. На очереди Лья и Дэрри, Вэйт и Йэльф. Ничего ещё не известно. Что-то будет завтра… А пока можно порадовать и себя, и Лайма. Пусть эта связь абсолютно бесперспективна для драконьего племени, но ведь и вреда никакого? Так почему бы и нет?

Дон накинул на Лису слабое плетение сна, выскользнул из постели и вышел, на ходу перекидываясь в пухленькую — в некоторых местах — блондинку. Надо будет Лайма научить перекидываться, теперь и он это может. Разнообразим личную жизнь! Интересно, как он и Лиса будут выглядеть? Зависит-то второй облик не от желания, а от внутренней сути. А с Лисой обязательно надо поговорить. Она ещё не осознала, что с ней произошло, и что ещё предстоит. Сейчас все её чисто человеческие моральные и нравственные устои затрещат по швам и рухнут: возможность менять произвольно облик и пол, магия — слишком много всего сразу. И они рухнут, потому что физиологически она уже не человек. А вот психика всё ещё человеческая. Одно дело — жить с вампиром и за счёт этого думать, что тебя уже ничем не удивишь, что у тебя широкие взгляды. Ха! Три раза «Ха»! Испытать на себе — это другое. Совсем. Это свобода, полная. И невооружённым глазом видно, что Лиса к ней не готова. Полную свободу может с радостью встретить только полностью взрослое существо. Потому что понимать свободу, как детскую мечту делать всё, что придёт в голову, это, как раз, не свобода, а зависимость — от собственных капризов. И смелый демарш против общественных стереотипов свободой не является, впрочем, как и следование им. В сущности, эти направления одинаковы, потому что сами создают стереотипы, а свобода и стереотип несовместимы. Один древний человеческий мудрец сказал: «Свобода — это осознанная необходимость». Прекрасно сказал, но, будучи всего лишь человеком, не смог сделать следующий логический шаг.

Лиса тоже очень человек, да ещё и женщина. Нелегко ей придётся. Потому что для человеческого разума полная свобода — это страшно. Очень, нечеловечески страшно. Даже Дону было не по себе, когда он впервые испытал это на себе. Потому что для начала это полностью осознанное и принятое одиночество. Сколько бы глаз ни смотрело на тебя с любовью и участием, сколько бы рук ни протянули тебе в помощь — с чудовищами души твоей ты можешь справиться только сам, и умирать ты будешь сам, и смерть твою разделить с тобой никто в Мире не в состоянии. Одинокими мы приходим на ниву, одинокими и покидаем её, и промежуток, называемый жизнью, проводим точно так же, что бы мы там себе ни выдумали, какими бы иллюзиями ни тешились. «Лишь обмолочены будучи, смешают колосья зёрна свои». Это надо понять до конца, прочувствовать, насколько ты внутри себя один. Даже рядом с приятным тебе существом, даже среди друзей — один. Если, конечно, не болен шизофренией. Только осознав эту весьма неудобную истину, получаешь возможность — всего лишь возможность — ощутить радость свободы. Или погибнуть, если тяжесть Мира непомерно велика для тебя, потому что полная свобода — это и полная ответственность! Вот ты, а вот Мир. Делай с ним, что хочешь, насколько можешь. И за всё, что сделал, будь готов отвечать. Не перед всеми, как с наивной гордостью говорил о себе тот райн староста из дикой деревни — перед собой. Сам себе ты отныне судья и палач, такова цена свободы. А если судить и карать себя ты будешь слишком мягко, за дело примутся окружающие, тут твоя свобода и кончится. Дон всё это очень вовремя понял. До того, как о реальных его способностях, нечаянно приданных ему Льёй при поднятии, стало кому-нибудь известно. И пользовался ими только в исключительных случаях — помочь друзьям в бою, уберечь… А Лайма в результате не уберёг. Может, пользуйся он ими чаще, приобрети лучший навык — и не было бы у него стольких лет одиночества. Но он вампир, для него одиночество было досадно, но не критично. А люди, в большинстве своём, боятся одиночества и ищут тех, кому нужны они, и выбирают тех, кто, якобы, непременно нужен им, и утешаются этой иллюзией близости, и Лиса отнюдь не исключение. Ей ещё предстоит понять, что даже ментальный контакт со Зверем — прекраснейшая, но всего лишь иллюзия общности. А отринуть свои иллюзии можно только самому и добровольно, к этому нельзя принуждать. Потому что некоторым их иллюзии жизнь не украшают, а заменяют, и насильное лишение приводит такую личность не к свободе, а к разрушению. Вот именно. Вот и не будем разрушать Лайму его драгоценную иллюзию. Тук-тук! Лайм? Проснись, развалина старая! Мне уйти? Вот то-то же!

Пробуждение Лайма было ужасным. Уложили его вчера в бывшей спальне Лисы. Ри пришлось что-то такое наколдовать с кроватью, чтобы сделать длиннее, иначе Лайм не помещался.

Все мышцы скулили и вопили, каждая на свой лад. Это называется — вспомним молодость! Так бывало когда-то после тренировок, когда он ещё только учился на мечника — и вот, пожалуйста, опять! И единственный способ избавиться от боли — продолжить тренировки, это он помнил. Магия, конечно, помогает изрядно, поэтому он и не плачет от боли при каждом движении, но полностью снять боль не может даже магия. Да ещё и Дон ночью… Лицо против воли расплылось в шкодную улыбку. Так, для начала надо встать. Тапки какие-нибудь… не-е, лучше босиком. Ноги и так заплетаются, а в тапках и вообще навернуться пара пустяков.

Вернувшись в комнату, растянулся на постели со стоном облегчения. Вот он, кайф всей жизни — горизонталь. Дожил, блин! До туалета по стеночке — позорище! Всё болит, впору Рогана этого просить портал в задницу, как кормлецу, вставить! Кстати, о заднице — жрать хочется! Вспомнил запах вчерашних котлет и чуть слюной не захлебнулся. Да не вспомнил, тут и сейчас ими пахнет! Он завертел головой — и понял, откуда взялись мысли о котлетах. На тумбочке за изголовьем стояли два тазика — иначе не скажешь, в одном котлеты, в другом варёная картошка, политая маслом и посыпанная укропом и ещё какой-то травой, рядом чайник и чашка. Лайм даже заурчал. Опять вставать? А вот фигушки! Подтянул скулящие ноги, перевесился через изголовье и стал набивать живот. Мышцы шеи и челюсти тоже ныли, но голод заставил проигнорировать их страдания, тем более, что всё было мягкое и жевалось легко. Пить компот из носика оказалось очень удобно, пока крышка не свалилась и не стукнула по лбу. Подхватить её Лайм не успел. Кто бы мог подумать, что одна маленькая крышка может наделать столько шуму!