Коловращение жизни

Потемневшее старое зеркало, вобрав в себя её отражение, вдруг просияло, высветилось изнутри, отдав часть сияния комнате – в углу, у двери, посветлело. Таня всё болтала, не переставая, пока я принимал у неё шляпу, плащ; говорила и говорила, вертясь и так и сяк перед мутным зеркалом. Я захлопнул тетрадь, кинул её в ящик стола и сказал засмеявшись:

– А может, и правда – на кой черт я тебе сдался?

– Ты? Не знаю… – беспечно парировала она.

– Ах-ах. Она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним…

Таня расхохоталась.

– Тоже мне! Отелло нашелся… А я вот ещё подожду да погляжу, долго ли ещё ты будешь мучить этот свой рома-анн… – последнее слово она произнесла на французский манер, с жутким прононсом. – И зачем там такой мрачный художник? У тебя что – есть похожий знакомый?

Я удивился этому простому вопросу – такое мне даже в голову не приходило.

– Тогда ты не прав, создатель, – продолжала она смеясь. – К чему выдумывать таких типов? Взял бы да описал свою колоритную баушку – чем плохо? Или вот хоть бы меня… И почему это ты дал мне прочесть всего страничку? Как можно? Ах, не хочешь – не надо!

Болтая так, она извлекла из сумки бутылку массандровского вина, какие-то свёртки и всё это водрузила на стол.

– Ну-у, Таня… ты это… зачем?

– А низачем… Видали недотёпу? От муската отказывается… Не хочешь – не пей, буду пить одна. И напьюсь специально – чтоб ты знал, невежа. Потом будешь сопровождать меня домой в пьяном виде, вот уж умора-то будет!

Я не мог оторвать от неё взгляда. Самый простецкий жест её – как она роется в своей сумке или сдвигает ладошкой бумажный пакет к середине стола – мог сделать честь какой-нибудь артистке балета. Сквозь смуглую кожу тонкого лица чуть-чуть просвечивал румянец, угольно-чёрные глаза сияли чёрными звёздами.

– Ну прости, если что не так, – сказал я. – А сына-то ты с кем оставила?

– Ах, скажи-и-те… – пропела она с издевкой. – Ишь озаботился! Ишь, ишь, занёсся – не много ль чести? Сынулечку своего я не брошу без присмотра ради тебя. Понял, дурачок?

И она бросилась мне на шею – удивительная женщина, которая умеет непостижимым образом преобразовать, а то даже и разрушить всё, что она захочет. Словно волшебница… Любая вещь, которой она коснётся, становится иной: старое зеркало светлеет, стул сильнее выгибает спинку, скучный стол оживляется, обратясь в какое-то уютное домашнее животное.

Когда мы выпили немного вина, Таню осенила новая «блестящая идея», и она категорически потребовала сейчас же перенестись «из этой трущёбы» в её отдельную квартиру.

Чего ради было противиться? Завтра поутру я всё равно ворочусь сюда и увижу, как в окошко медленно вползает тускло-серый свет из дворового колодца. И впереди ещё будет день для работы, в которой удачно найденное слово становится праздником души.

1968

Тайфун

В этом странном и запутанном деле, которое зовётся жизнью, бывают такие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представляется человеку одной большой злой шуткой, хотя, что в этой шутке остроумного, он понимает весьма смутно и имеет более чем достаточно оснований подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам.

Герман Мелвилл, Моби Дик

1

Когда человек, которому двадцать лет и он уже около года женат и который, уходя в море, покинул молодую горячо любимую жену в сильном волнении, потому что она была беременна и должна родить без него, – когда молодой муж, почти два месяца с борта небольшого исследовательского судна обозревающий пустые, безбрежные океанские просторы, получает, наконец, радиограмму, что у него родился сын…

Аркаша Михалёв был именно этим человеком, и счастье, охватившее его, было таким же бескрайным, как море. Известие свалилось на него с мостика во время работы, и он подпрыгнул над палубой, взмахнул руками, испустил клич, которому позавидовал бы сам Виннету, вождь апачей. В этот миг Аркаша готов был сигануть за борт и сотворить невесть что, если б не работа и не люди вокруг. Гидрохимик Анюта тепло и немного грустно (она уже побывала замужем, но, увы, неудачно) улыбнулась новоиспеченному отцу, искренне сочувствуя его радости. Игорь Беседин, океанолог, стоя за контроллером лебёдки, пробормотал что-то одобрительное и возле фальшборта, по обыкновению, улыбался во весь рот техник Никита. Все окружающие, да и сам Аркаша, к тому же понимали, что весть о таком замечательном событии должна непременно получить свое естественное, законное завершение.

Беседин был не в духе – что-то стали происходить с ним странные вещи. На вахтах, которые он стоял с Никитой, работали чётко, с точностью до минут, как и положено в море, но повод для недовольства собой появился, как говорится, с другой стороны.

Пробы воды, каждый раз на тросе поднимаемые приборами (батометрами) с разных глубин океана, отбирала Анюта; обыкновенно она выполняла эту несложную операцию после того, как вся серия уже была на борту и траулер давал ход, – потом уносила свои флакончики в лабораторию для кропотливого химического анализа.

Но иногда она выходила на палубу раньше обычного, и Бесе-дин, стоя у работающей на подъём лебёдки, ловил себя на том, что взгляд его против воли время от времени задерживается на Анюте дольше, чем следовало бы. Быть может, виной тому был тёплый, ласковый ветерок, осторожно приподымавший полу короткого ситцевого халатика, чтоб на секунду приоткрыть миру смуглое Анютино бедро. Однажды так-то вот Беседин, чуть отвлёкшись, едва не врубил в блок вылетевший из воды батометр. Хорошего мало: случись такое – последовал бы обрыв троса с потерей всех еще остававшихся в океане приборов.

Бывало и так, что, почувствовав его взгляд, Анюта поворачивала голову, и тогда в глазах её мелькала мимолётная растерянность. Игорь нарочно не отводил взгляда, она отворачивалась, и под каштановыми завитками волос на шее сквозь загар едва заметно проступал румянец.

В такие минуты Беседин порой чего-нибудь делал не так: то питание лебёдки отключить забудет, а то и начинает искать палубный журнал, засунутый за пояс. Он злился и не мог сдержаться от колкостей по адресу ничем не провинившегося напарника – Никиты.

Вот и сегодня вышла история.

Как обычно, «вирая» серию, Беседин переводил взгляд с бегущего из-за борта троса на блок-счётчик, контролируя метраж. Привычная, сотни раз выполняемая работа велась механически, не задевая сознания. Попутно он думал о том, что неплохо было бы во время предстоящего захода в японский порт получить письмишко из отечества. И хорошо бы посидеть где-нибудь в баре в прохладе кондиционера, потягивая холоднющее пивко…

да чтоб бутылка была запотевшая – непременно с каплями росы на тёмном своём боку…