Колян. Дилогия

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали — слыхала такую поговорку? Сбили меня на пешеходном переходе.

— Ну чо врешь, че врешь — какой такой пешеходный переход?! Я чо, слепая по–твоему? Огнестрелы не знаю как выглядят? Мы на практике в травматологии были — я всякого насмотрелась, что ж ты меня за дурочку деревенскую держишь!

— Ленка, харэ парня терзать своими допросами! — прогудел голос Сереги от порога. — Лучше иди ему чаю с липовым отваром налей и аспирина дай, видишь, он горит весь… Ты, Колян, не обращай внимания на пигалицу — она девка хорошая и дело свое знает — не зря на медичку училась. Да платят им там в Городе гроши, одной не прожить, того и гляди или обидят ее или сама скурвится… Я и забрал ее домой. Здесь, при своих, не пропадет. Я тя не спрашиваю, почему ты так выглядишь — захочешь, расскажешь, нет — похеру. Думаю, ты зря влипать никуда не будешь, не того сорта мужик!

— Да вот, Серег, старые долги раздал. Пора и отдохнуть, — он вспомнил о матери Лешего.

— Эт, Колян, там мешок был… Ты не подумай чего, я не сую нос куда не надо. Машину я во двор загнал, чтобы не отсвечивала, а мешок занес в дом и под кровать заныкал. Ленка не видала. Учти, он там лежит и я его не открывал.

— Серег, кончай туфту гнать, — прервал его Колян. — Верю, что ничего не брал. Тебе только пузырь доверить нельзя, выжрешь… Вот, мля, цены бы тебе не было, кабы не бухал не по чину, а, Серег?

— Да ну есть грешок. А что мне еще в этой дыре делать? Тоска смертная… Одна отрада — бухнуть, да рыло кому начистить. Да ну, ты отдыхай ек–макарек, чего языком трепать… Сейчас Ленка сварганит бульончику из петуха… Знаешь, какая самая лучшая уха? Из петуха! — И Серега пошел в кухню, смеясь своей древней как мир шутке.

Колян откинулся на спину, в глазах все плыло… Его охватило странное чувство — совершенно чужие люди заботятся о нем, переживают как родные. Да что родные — матери он только мешал, дальней родне нафиг был не нужен. А тут как будто семья появилась. Странно… и приятно.

Он незаметно погрузился в сон.

Молодой, привычный к перегрузкам организм Коляна быстро восстанавливался. Уже через неделю о происшедшем ему напоминала лишь ноющая боль в сломанном ребре при сильном вздохе или чихании, да заживающая, чесавшаяся борозда на предплечье. Синяки вокруг ран еще не прошли, но уже стали желтеть.

Ленка хозяйничала в доме как заправская хозяйка. И вертела мужиками налево и направо: то принеси, это отнеси, тут не следи грязными ножищами, иди выпей лекарство, умывайся. Коляну даже нравилось то, как она им командует, а Серега хитро подмигивал ему из-за спины Ленки и незаметно показывал неприличные жесты — мол, хороша, деваха, чо теряешься-то?

Коляну, конечно, нравилась Ленка, да и молодому самцу без женщины прожить долго было тяжеловато. Но и смотреть на нее просто как на объект вожделения — он почему-то не мог. Она была такая свежая, такая непосредственная в своей юности, еще не растоптанной убогой жизнью, пьяным мужем и бытом, что ему становилось страшно за нее… и хотелось от всего уберечь.

Серега, эта хитрая деревенская морда, определив в Коляне богатого перспективного жениха, по всей видимости, набивался ему в родню, наивно думая о том, что ни Ленка, ни Колян ничего о его планах не подозревают. И если Ленка, возможно, ничего не подозревала, Колян сразу просек это дело, но в общем-то ничего против не имел.

Через две недели он засобирался в Город — надо было заехать к матери Лешего, да и рублей наменять — долларами платить за молоко и мясо не годилось. С ним увязалась Ленка, шантажируя его своими воплями и слезами. Слез женских Колян, как и любой нормальный мужик, не переносил, а потому быстро сдался без боя. Ленка побежала к себе домой гладить торжественный «городской» наряд, Колян разложил по карманам несколько пачек баксов, завел «Жука» и выкатился со двора.

Ленка заявилась в полном боевом раскрасе и «неотразимом» по деревенским меркам наряде. Ее стройные ноги обтягивали омерзительные леопардовые лосины, которые контрастировали с дешевыми розовыми кроссовками. Образ дополняли кричаще–красная дутая куртка и глаза, жирно подведенные голубым карандашом. Как ни странно, даже такой дикий наряд ничуть не портил ее. Сквозь «индейскую раскраску» явственно пробивалась молодость и свежесть.

Колян, взглянув на нее обомлел и хихикнул про себя: «Надо ее отвести к хорошему парикмахеру что ли. И в магазин, где продается нормальная одежда, да».

Несмотря на то, что его воспитывала улица и он так и не получил достойного образования, Колян обладал врожденным чувством вкуса и меры, а большой жизненный опыт позволял ему легко отличать плохое от хорошего, китч от элегантности.

На миг он подивился себе: «Чего это я, правда, что ли, на нее глаз положил? На эту пигалицу? Что это вдруг я так забочусь о ней, с какого? Ну а почему бы и нет! Могу себе позволить. Да и отблагодарить ее, по–чесноку, надо за уход, за лечение,» — скрывал он сам от себя правду, что ему бы просто приятно заботиться и девчонке и она не безразлична ему.

Они загрузились в «Жука», Ленка приняла торжественный вид, и под взглядами деревенских из-за занавесок, они выехали из деревни. Колян чувствовал себя неуютно в роли официального жениха — ну как же не жених, вся деревня видала, как Ленка к нему шныряет, хозяйничает. А теперь вишь — на машине поехали — видать, к свадьбе готовятся! Изголодавшиеся по новостям пенсионеры с удовольствием смаковали эти новости — «Ленка-то, Ленка, городского себе отхватила! Говорят, из-за нее в Нееловку приехал, у них тама любовь была, а теперича — вишь — на машине катат!»

Дорога в город прошла без приключений, Ленка с интересом поглядывала в окна, в нетерпении вертелась и подпрыгивала под музыку из магнитолы. Колян искоса, демонстративно–неодобрительно на нее зыркал, но она, казалось, этого не замечала.

На самом деле ему впервые за долго время было весело и как-то спокойно на душе. После долгих лет одиночества и войны против всех, он отмяк душой.

По адресу, написанному Лешим, Колян быстро нашел его мать. Он поднялся на пятый этаж, позвонил в звонок, оставшийся еще с советских времен и похожий на титьку с коричневым соском–кнопкой. Ему открыла дверь пигалица лет десяти с курносым носом, усыпанном веснушками. Она весело спросила его:

— Вы к кому, дяденька?

Колян строго посмотрел на нее и сказал:

— Ты почему дверь открываешь незнакомым, не спросив, кто там? А если это какие-то хулиганы или воры?»

— А у нас все равно взять нечего, — вздохнула девочка. — Мама говорит, скоро и есть нечего будет — ей зарплату не давали уже полгода на фабрике.

Позади девчонки появилась, видимо, ее сестренка, а также миловидная женщина средних лет с неопределенным возрастом и усталым, измученным жизнью лицом:

— Кать, ты чего тут языком мелешь… Не слушайте ее, болтушку. Вы к кому? Не от Андрея?

Колян уже, честно говоря, и забыл, что Лешего звали Андреем, поэтому не сразу понял о ком шла речь. Помедлив, он врубился и выдавил:

— Ну, можно сказать, что от Андрея. Вы его мама? Мне бы хотелось с вами поговорить…

— Ну, проходите скорее на кухню… Проходите, проходите, чего вы стоите — не разувайтесь, я все равно буду скоро убираться, наследите — вытрем, — она нервно тараторила, сжав до белизны в пальцах край кухонного фартука.

Они прошли на крохотную кухню. Пока Колян шел через комнаты, он осмотрелся — вокруг царила настоящая нищета. Квартира была чисто прибрана. Стены заполняли полки с книжками, оставшимися с советских времен. Старенький цветной телевизор Фотон, здоровый и черный, как гроб, показывал с помехами какую-то передачу. На стене — привычный ковер, под ним — продавленный старенький диванчик.