Колыбельная для вампиров - 2

К его удивлению, интеллигентный старичок проявил недюжинную силу духа и, невзирая на громкие протесты, с решительным видом вытолкал вампирок за дверь, что само по себе было уже немалым подвигом. Перед тем как ретироваться самому, директор подмигнул Палевскому, а затем сочувственно улыбнулся ученику. Правда, тот не оценил его участия и состроил презрительную мину.

Когда они остались с Томасом наедине, Палевский тяжело вздохнул. И в самом деле, ему предстояла нелёгкая задача. Чтобы снять вопрос об исключении его протеже из школы, ему нужно было преодолеть сопротивление сплочённой четвёрки интриганок, а те в свою очередь были готовы на всё, чтобы избавиться от ненавистного ученика и насолить его попечителю. Перед тем как директор вытолкал их чуть ли не взашей, они пригрозили, что обратятся к недавно образованному Совету старейшин, и это было очень плохо. Палевский небезосновательно полагал, что оппозиция, получив повод для вмешательства, сразу же вцепится в него и обвинит во всех смертных грехах. Да и мальчишка не собирался облегчать ему подвижническую миссию по его же спасению. Томас находился в том переходном возрасте, когда эгоцентризм заглушает любые доводы рассудка.

Поскольку нужно было с чего-то начинать, Палевский оценивающе глянул на молчащего подростка. Поймав его насмешливый взгляд, он понял, что на этот раз ему придётся запастись просто морем терпения, чтобы добиться нужного результата.

Раздумывая с какой стороны зайти, он рассеяно перебирал вещи, лежащие на директорском столе, но при этом старался не делать резких движений. Он знал, что Томас хоть и не показывает виду, но плохо переносит общество взрослых мужчин, что было не удивительно при его прошлом, переполненном жестокостью и насилием. Правда, лично Палевского его фобия не касалась. Как правило, стоило ему появиться в школе, и мальчишка неотвязной тенью бродил за ним, терпеливо ожидая, когда он соизволит обратить на него внимание. И не только это. После нескольких ночёвок в школе он заметил, что кто-то досконально вызнал его привычки и заботится о его удобствах. Естественно, Палевскому не составило особого труда выяснить, кто эта добрая фея.

Томас хоть и держался вызывающе, но при этом нервничал. Он чувствовал, что на этот раз с ним не будут миндальничать. Не зная, чего ожидать, он встал так, чтобы его и Палевского разделяла массивная тумбочка, и теперь из-за разлапистой тёмно-зелёной бегонии, густо усеянной кроваво-красными цветами, были видны только его голова и плечи.

Оборонительная позиция, занятая Томасом, рассмешила Палевского. «Mon ami, видел бы ты себя со стороны!.. Как там у северного поэта? Я памятник воздвиг себе нерукотворный», — не удержался он от комментария, и это несколько разрядило обстановку.

Самолюбивый подросток глянул на него, затем на куст бегонии и вспыхнул от негодования. Когда он выскользнул из укрытия и шагнул к нему, Палевский принял это за начало конструктивного диалога. Продумывая дальнейшую линию поведения, он замешкался, и мальчишка успел перехватить инициативу.

Томас был неузнаваем. Это не был мальчик с ужимками девочки. С робкой надеждой в светлом взоре к нему приближался настоящий ангел — изящный и хрупкий, в окружении ореола белокурых волос. Паршивец учёл даже это в своём представлении и, сменив траекторию движения, приближался к нему со стороны окна. Ошарашенный его неожиданной метаморфозой, Палевский с трудом удержался от желания протереть глаза, а лучше как следует ущипнуть себя за руку. «Стой, где стоишь!» — спохватившись, приказал он. Расчётливая улыбка, скользнувшая по губам подростка, окончательно вывела его из замешательства. Он понял, что Томас пошёл ва-банк и решил проверить, насколько чисты его помыслы.

С американской раскованностью Палевский закинул ноги на директорский стол — судя по многочисленным царапинам от шпор, ему было не привыкать к подобному обращению — и с укоризненным видом покачал головой. «Молодой человек, вы понимаете, что творите?» — вопросил он тоном доброго дядюшки, застукавшего любимого племянника за некрасивым занятием.

Томас с недоумением захлопал ресницами и заявил, что никак не поймёт, почему сердится, герр Михаэль. Он всего лишь хочет подружиться поближе, если герр Михаэль так уж сильно печётся о его благополучии.

Неожиданно для себя Палевский взбеленился — из его памяти ещё не изгладились подробности злосчастной поездки в компании с ковбоями. «Ну, погоди! Сейчас я отучу тебя от подобных фокусов!» — подумал он с раздражением и, не вставая из-за стола, стремительно подался вперёд. «Мой сладкий, а ты подумал, что будет, если я приму твоё предложение?» — проговорил он вкрадчивым голосом.

У мальчишки оказалась отменная реакция. В то же мгновение он оказался за тумбочкой и, схватив несчастную бегонию, злобно окрысился. «Только посмейте подойти, и я вас убью!» — прошипел он срывающимся голосом.

«Так-то лучше, — усмехнулся Палевский и посерьёзнел. — Да, Томас! Вот уж не ожидал. Я был о тебе лучшего мнения. Интересно, что подумают твои родители, когда узнают, о твоей дурацкой эскападе?»

Донесения шпионов говорили, что подросток прижился в семье Штейнов, да и он сам, бывая у них, убедился, что Томас дорожит мнением новоприобретённых родичей. Тем не менее мальчишка не собирался сдаваться. «А вы ничего им не скажете, — заявил он с вызовом и ухмыльнулся: — Я же знаю, вы не захотите расстраивать старину Ганса».

Он был прав, но Палевский не собирался ему уступать. «На твоём месте я не был бы в этом так уверен…» — проговорил он, и тут хронический недосып и постоянное нервное напряжение сделали своё чёрное дело. Организм не выдержал постоянного издевательства и перед его глазами всё поплыло. «Матка боска!.. Не вовремя я расклеился, но как же я устал!» Палевский снял шляпу и с блаженным стоном прислонился к высокой спинке директорского кресла. Он что-то ещё сказал по-французски и, не договорив, уснул прямо на полуслове. Провалившись в небытие, он не видел, как Томас неслышно приблизился к нему и, затаив дыхание, осторожно провёл пальцем по его щеке, а затем коснулся кончика носа. Иначе он оценил бы этот небывалый жест доверия.

Когда Палевский застонал во сне и беспокойно зашевелился, мальчишка встрепенулся и прислушался к тому, что он бормочет.

Моя прекрасная леди, я обещал, значит, я буду королём. Вдобавок вокруг меня слишком много беспорядка и беззакония. Они мешают работать. Сколько ни отсиживайся в своей лаборатории, от них никуда не денешься…

Матерь божья! Сколько же вокруг крови и страданий! Сородичи просят о помощи, я должен что-то сделать! Так жить больше нельзя!.. Вдобавок это опасно. Как только неконтролируемые вампирские банды перестанут скрываться и вырвутся на поверхность, люди нас перебьют…

Господа, враги не принимают меня в расчёт? Так это же замечательно!..

Господи!.. Но почему плата за власть это те же кровь и страдания?..

Не найдя в бессвязном бреде ничего интересного для себя, Томас сел на пол и закрыл глаза.

Через полчаса Палевский проснулся и недовольно посмотрел на свои сапоги — их благородный глянец скрывал густой слой пыли, вперемежку с многочисленными табачными кляксами — следами внимания к нему ковбоев. На заспанной физиономии вампирского вождя появилось траурное выражение. «Вот скоты! Испортили самую лучшую пару обуви», — проворчал он и, сняв ноги со стола, поискал взглядом своего подопечного. Вопреки ожиданиям, мальчишка никуда не делся. Сидя на полу, он терпеливо дожидался его пробуждения. Палевский сладко зевнул и указал на стул, стоящий напротив. «Присаживайся, mon ami. Поговорим, раз уж ты здесь».

Томас не стал артачиться. С видом мученика, бредущего на эшафот, он приблизился к столу и нехотя сел. Судя по виду, его упрямство резко пошло на убыль. Палевский с жалостью глянул на понурую белокурую голову. Временами он жалел, что сам не усыновил парнишку, а сплавил его своим друзьям Штейнам. Но по большому счёту ему некогда было возиться с ним.

Зная, что уговоры не возымеют нужного действия, Палевский перешёл к радикальным мерам. «Тяжело признавать, но, кажется, я в тебе ошибся. Судя по поведению, учиться ты не хочешь. Иди к себе, собирай вещи, ты возвращаешься домой, — после соответствующей паузы он холодно добавил: — Жаль твоих родителей, особенно Ирму. Она души в тебе не чает. Недавно хвасталась мне, какой у неё красивый и умный сын. Похоже, насчёт последнего она ошибается».