Колыбельная

– Глупые жадные селедки, – говорит Устрица. – И не только селедки.

Он говорит:

– Либо животные каждого вида учатся контролировать рост своей популяции, либо они вымирают от посторонних причин: голода, или болезней, или войны.

Мона говорит сквозь подушку:

– Не говори им ничего. Они все равно не поймут.

Элен открывает одной рукой сумочку, что лежит на сиденье рядом с ней, и достает маленький аэрозольный баллончик – освежитель дыхания. Кондиционер в машине работает на полную мощность. Элен брызгает освежителем на носовой платок и прижимает платок к носу. Потом она брызгает освежителем на решетку кондициониера и говорит:

– Это насчет баюльной песни?

Я говорю, не оборачиваясь назад:

– Ты хочешь использовать эту песню для контроля рождаемости?

А Устрица смеется и говорит:

– Что-то типа того.

Мона убирает подушку и говорит:

– Это насчет гримуара.

Устрица говорит, набирая номер на своем мобильном:

– Если мы его найдем, он будет наш общий.

А я говорю: если мы его найдем, мы его уничтожим.

– Но сначала прочтем.

Устрица говорит в свой мобильный:

– Да, я подожду. – Он говорит нам: – Весьма символично. Вся структура власти западного общества в одной отдельно взятой машине.

Согласно Устрице, “Отцы”, у которых вся власть, не хотят никаких перемен.

Он имеет в виду меня.

Я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три...

Устрица говорит, что у “Матерей” власти значительно меньше, но им хочется большего.

Он имеет в виду Элен.

Я считаю – четыре, я считаю – пять, я считаю – шесть...

А у молодых, говорит Устрица, нет вообще никакой власти – нет, но отчаянно хочется.

Устрица с Моной.

Я считаю – семь, я считаю – восемь... а Устрица все говорит и говорит.

Эти помолчать-фобы. Эти поговорить-голики.

Устрица говорит, улыбаясь уголком рта:

– Каждое поколение хочет быть последним. – Он говорит в свой мобильный: – Да, я хочу поместить у вас платное объявление. – Он говорит: – Да, я подожду.

Мона опять прижимает к лицу подушку. Ее пальцы оплетены узором из ржаво-красных змей и лозы.

Костер кровельный, говорит Устрица. Горчица. Пуэрария.

Карпы. Скворцы. Посеянное мясо.

Устрица говорит, глядя в окно:

– Вы никогда не задумывались, что, может быть, Адам и Ева – это просто два глупых щенка, которых Бог выбросил за порог, потому что они не просились пописать на улицу?

Он открывает окно, и в машину врывается запах – теплая вонь дохлой рыбы. Устрица повышает голос, чтобы перекричать шум ветра:

– Может быть, люди – это просто домашние крокодильчики, которых Бог спустил в унитаз?

Глава двадцать четвертая

Очередная библиотека. Я жду в машине, а Элен с Моной идут искать книгу. Я сам вызываюсь ждать. Когда они уходят, я быстро пролистываю ежедневник Элен. Почти под каждой датой записаны имена, и некоторые из них я знаю. Диктатор из какой-нибудь банановой республики или известный мафиози. Все имена зачеркнуты тонкой красной линией. Последние десять – двенадцать имен я переписываю на листок бумаги. Между именами – записи-напоминания о встречах. Почерк у Элен красивый и совершенный, как хорошее ювелирное изделие.

Устрица наблюдает за мной с заднего сиденья. Он сидит, закинув руки за голову. Босые ноги он положил на спинку переднего сиденья, так что они болтаются в непосредственной близости от моего лица. На одной ноге, на большом пальце – серебряное кольцо. На пятках – мозоли. Серые, грязные, растрескавшиеся мозоли. Он говорит:

– Мамочке не понравится, что ты роешься в ее личных вещах.

Я читаю ежедневник наоборот – от конца к началу. Три года имен и назначенных встреч. Там есть и еще, но я вижу, что Элен с Моной уже возвращаются к машине.

У Устрицы звонит мобильный, и он говорит в трубку:

– “Дурень, Демо и Дурында”, юридические услуги.

Я не успел прочесть и половины, и трети. Годы и годы страниц. Ближе к концу ежедневника – годы и годы чистых страниц, которые Элен еще предстоит заполнить.

У Элен в руках мобильный. Садясь в машину, она говорит в трубку:

– Нет, мне нужен аквамарин ступенчатой огранки, который принадлежал Императору Зогу.

Мона садится назад и говорит:

– Вы по нам не соскучились? – Она говорит: – Еще одна баюльная песня спущена в унитаз.

Устрица убирает ноги со спинки переднего сиденья и говорит в трубку:

– А сыпь кровоточит?

Элен щелкает пальцами, чтобы я передал ей ежедневник. Она говорит в трубку:

– Да, аквамарин, двести каратов. Позвоните Дрешеру в Женеву. – Она открывает ежедневник и пишет имя под сегодняшней датой.

Мона говорит:

– Я вот думаю. – Она говорит: – Как вы считаете, в том гримуаре есть заклинание, чтобы летать? Мне бы очень хотелось летать. Или заклинание, чтобы стать невидимым? – Она достает из рюкзака свою зеркальную книгу и что-то в ней пишет цветными фломастерами. Она говорит: – И еще я хочу разговаривать с животными. Да, и научиться телекинезу... ну, вы знаете... когда передвигаешь предметы одной силой мысли...

Элен заводит двигатель и говорит, глядя в зеркало заднего вида:

– Я зашиваю рот рыбе.

Она убирает мобильный и ручку в сумочку. У нее в сумочке так и лежит серый камушек с ведьминской вечеринки у Моны – камень, который она получила от ковена. Когда Устрица ходил голый с мягким розовым сталактитом из сморщенной кожи и крайней плотью, проколотой серебряным колечком.

Мона в тот же вечер. Шелковица. Ее мускулистая спина, ладная крепкая попка... Я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три...

Еще один маленький городок, еще одна библиотека. Теперь уже Элен с Моной ждут в машине, а мы с Устрицей идем на добычу книжки стихов.

Библиотека в маленьком провинциальном городе, середина дня. Библиотекарь за стойкой. Большой стол, где лежат последние номера газет, переплетенные в огромные картонные папки. Первые полосы сегодняшних газет посвящены Густаву Бреннану. Вчерашних – какому-то сумасшедшему религиозному лидеру с Ближнего Востока. В позавчерашних – какому-то заключенному, приговоренному к смертной казни и подавшему апелляцию.