Колыбельная

Я спрашиваю у женщины в телефоне.

Я говорю Элен: да, она исчезла где-то на середине лестницы. Жуткая окровавленная голова с хитрой усмешкой.

Женщина в трубке что-то говорит.

И с выбитыми зубами, говорю я Элен. У нее очень расстроенный голос.

Мона пишет с таким нажимом, что фломастер скрипит по бумаге.

По-прежнему не отрываясь от гримуара, Элен говорит:

– Она исчезла. Какие проблемы?

Женщина в телефоне говорит, что такое происходит каждую ночь.

– Пусть позовут священника, чтобы он изгнал бесов, – говорит Элен. Она подносит очередную страницу к свету и говорит: – Скажи ей, что меня нет.

Мона не пишет, а рисует картинку. На картинке – мужчина и женщина, пораженные молнией. Потом – те же мужчина и женщина, размазанные под гусеницами танка. Потом – те же мужчина и женщина, истекающие кровью через глаза. Мозги текут у них из ушей. На женщине – облегающий костюм и много-много украшений. У мужчины синий галстук.

Я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три... Мона вырывает листок с рисунком и рвет его на тонкие полоски.

Мобильный снова звонит, и я опять отвечаю. Прижимая трубку к груди, я говорю Элен, что это какой-то парень. Говорит, у него из душа вместо воды хлещет кровь.

Держа гримуар на свету, Элен говорит:

– Дом на шесть спален на Пендер-корт.

И Мона говорит:

– На Пенден-ллейс. На Пендер-корт – отрубленная рука, которая вылезает из мусорного бака. – Она чуть-чуть приоткрывает окно и сует в щелку обрывки рисунка. Обрывки мужчины и женщины.

– Нет, отрубленная рука – на Палм-корнерс, – говорит Элен. – А на Пендер-плейс – кусачий призрачный доберман.

Я говорю в телефон, чтобы мужчина на том конце линии не вешал трубку, и нажимаю на кнопку HOLD.

Мона закатывает глаза и говорит:

– Кусачий призрак – в испанском особняке на Милстон-бульвар. – Она что-то пишет у себя в книге красным фломастером, начиная от центра страницы и раскручивая слова по спирали к краям.

Я считаю – девять, считаю – десять, считаю – одиннадцать...

Элен щурится на страницу, которую прижимает к стеклу. Она говорит:

– Скажи им, что я уехала по делам. – Проводя пальцем под бледными строчками, она говорит: – В той семье, которая на Пендер-корт, у них дети-подростки, правильно?

Я спрашиваю у мужчины в трубке, и он отвечает: да. Элен оборачивается к Моне как раз в тот момент, когда Мона кидает ей в волосы очередную скатанную козюлю, и говорит:

– Скажи ему, что кровь из душа – это самая мелкая из его проблем.

Я говорю: может быть, просто поедем дальше? Мы могли бы объехать еще несколько библиотек. Увидеть что-нибудь интересное. Какой-нибудь памятник архитектуры. Или живописный пейзаж. Может, еще раз сходить в луна-парк. Мы вполне можем слегка расслабиться и доставить себе удовольствие. Когда-то мы были семьей, и мы опять можем стать семьей. Мы по-прежнему любим друг друга. Разумеется, гипотетически. Я говорю: как вам мое предложение?

Мона подается вперед и вырывает у меня клок волос. Потом вырывает несколько тонких прядей у Элен.

Элен наклоняется над гримуаром и говорит:

– Мона, мне больно.

У нас в семье, говорю я, мама, папа и я – в общем, у нас в семье мы решали почти все споры за партией в парчис <Настольная игра, где нужно передвигать фишки по полю, бросая кубик. – Примеч. пер.>.

Мона вырывает страницу с красной спиральной надписью и заворачивает в нее каштановую и розовую пряди.

И я говорю Моне, что не хочу, чтобы она повторила мою ошибку. Глядя на нее в зеркало заднего вида, я говорю, что, когда мне было примерно столько же, сколько ей сейчас, я перестал разговаривать со своими родителями. Я не разговаривал с ними почти двадцать лет.

Мона протыкает английском булавкой листок, в который завернуты наши волосы.

Мобильный Элен звонит снова. Это какой-то мужчина. Молодой человек.

Это Устрица. И прежде чем я успеваю повесить трубку, он говорит:

– Привет, папаша, обязательно прочитайте завтрашние газеты. – Он говорит: – Там для вас небольшой сюрприз.

Он говорит:

– Передай трубку Шелковице, мне надо с ней поговорить.

Я говорю, что ее зовут Мона. Мона Саббат.

– Мона Штейнер, – говорит Элен, по-прежнему глядя на свет на страницу, пытаясь прочесть тайные письмена.

И Мона говорит:

– Это Устрица? – Она подается вперед, тянет руку и пытается вырвать у меня трубку. – Дай мне с ним поговорить. – Она кричит: – Устрица! Устрица, гримуар у них!

Отбиваясь от Моны и пытаясь рулить одной рукой – машина при этом виляет из стороны в сторону, – я выключаю телефон.

Глава тридцать шестая

У меня дома. Вместо влажного пятна на потолке – большая белая блямба. На входной двери пришпилена записка от квартирного хозяина. Вместо шума – полная тишина. Ковер усыпан обломками твердого пластика, разломанными дверями и арматурой. Слышно, как жужжат нити накаливания в электрических лампочках. Слышно, как тикают часики на руке.

Молоко в холодильнике скисло. Боль и страдания пропали всуе. Сыр посинел от плесени. Фарш посерел в упаковке. Яйца с виду нормальные, но на самом деле нет – прошло столько времени, они просто не могли не испортиться. Все усилия, все горести, вложенные в эти продукты, отправятся на помойку. Все страдания несчастных коров и телят – все напрасно.

В записке от хозяина сказано, что белая блямба на потолке – это временное покрытие. Когда пятно перестанет сочиться влагой, тогда потолок покрасят уже нормально. Батареи выкручены на полную мощность, чтобы пятно поскорее просохло. Вода в бачке унитаза испарилась наполовину. Растения засохли. Из труб несет гнилью. Моя прежняя жизнь, все, что я называл своим домом, пахнет дерьмом.

Белая блямба замазки на потолке не дает просочиться в квартиру тому, что осталось от моего соседа сверху.

Остается еще тридцать девять неучтенных экземпляров книжки с баюльной песней. В библиотеках, в книжных магазинах, у кого-то дома.

Сегодня Элен – у себя в офисе. Там мы с ней и расстались. Когда я ухожу, она сидит за столом, обложившись словарями: латинским, греческим и санскритом. Сидит, промакивает страницы ваткой с раствором йода, и невидимые слова проступают красным.

Ваткой с соком красной капусты она промакивает другие невидимые слова, и они проступают малиновым.

Рядом с пузыречками, ватными шариками и словарями стоит лампа странной конструкции. От лампы к розетке тянется шнур.