Колыбельная
Шрифт:
Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине, где тебя ждут жена и ребенок.
И я говорю: пожалуйста. Я прошу у нее телефон.
В зеркале по-прежнему переливается серое марево. Элен открывает сумочку, достает свой мобильный и протягивает его мне.
Я открываю крышечку и набираю 9-1-1.
Женский голос на том конце линии:
– Полиция, пожарная охрана или “Скорая помощь”?
Я говорю: “Скорая помощь”.
– Где вы находитесь? – говорит голос в трубке.
Я называю ей адрес бара, где мы встречались с Нэшем; бара рядом с больницей.
– Причина вызова?
Сорок танцорок
Элен забирает у меня телефон. Она смотрит на меня, моргает – раз, второй, третий – и говорит:
– Что ты задумал?
Все, мне остается, может быть, единственный способ обрести свободу – сделать то, чего мне не хочется сделать. Остановить Нэша. Пойти в полицию и сознаться. Принять наказание.
Взбунтоваться против себя. Вот что мне нужно.
Противоположность погоне за счастьем. Мне нужно сделать что-то такое, чего я больше всего боюсь.
Глава сороковая
Нэш ест чили. Он сидит за самым дальним столиком в баре на Третьей авеню. Бармен лежит вниз лицом на стойке, его руки еще покачиваются над высокими табуретами. Двое мужчин и две женщины лежат вниз лицом на столе в кабинке. Их сигареты еще дымятся в пепельницах, они сгорели только наполовину. Еще один мужчина лежит в дверях туалета. Еще один мертвый мужчина растянулся на бильярдном столе, кий так и остался у него в руках. За баром кухня, там включено радио, но в динамике – одни помехи. Кто-то в грязном, заляпанном жиром переднике лежит лицом вниз на гриле среди гамбургеров, гриль потрескивает и дымится. Жирный сладковатый дым поднимается к потолку от лица мертвого повара.
Свеча на столе у Нэша – единственный свет в помещении.
Нэш поднимает глаза. Его губы испачканы красным чили. Он говорит:
– Я подумал, что тебе захочется поговорить спокойно. Чтобы нам никто не мешал.
Он в своей белой форме. Мертвый мужчина рядом – в точно такой же форме.
– Мой партнер, – говорит Нэш, кивая на тело. Когда он кивает, его хвостик, который торчит на макушке, как чахлая пальмочка, слегка подрагивает. Вся грудь его белой рубашки заляпана красным чили. Нэш говорит: – Давно уже собирался его убаюкать.
У меня за спиной открывается дверь, и в бар входит мужчина. Он останавливается на пороге и обводит глазами зал. Машет рукой, разгоняя дым, и говорит:
– Какого хрена?
Дверь захлопывается за ним.
Нэш наклоняет голову и лезет пальцами в нагрудный карман. Достает белую картонную карточку в желтых и красных пятнах от соусов и читает баюльную песню вслух, ровно и монотонно, словно считает – словно это не слова, а цифры. Точно так же, как Элен.
Человек в дверях замирает и закатывает глаза, так что видны только белки. Его ноги подкашиваются, и он падает набок.
Я просто стою и смотрю.
Нэш убирает карточку обратно в карман и говорит:
– Ну вот.
И я говорю: где ты нашел стихотворение?
И Нэш говорит:
– Догадайся. – Он говорит: – В единственном месте, где ты не сможешь ее уничтожить.
Он берет со стола бутылку
пива и тычет горлышком в мою сторону.Он говорит:
– Подумай. – Он говорит: – Подумай как следует.
Книга “Стихи и потешки со всего света” всегда будет там. Доступна всем, для всеобщего пользования. Лежит буквально на глазах. Только в одном месте, говорит он. И оттуда ее не забрать.
Совершенно без всякой связи мне вспоминается костер кровельный. И речные мидии. И Устрица.
Нэш отпивает пива, ставит бутылку на стол и говорит:
– Подумай как следует.
Я говорю: манекенщицы, все эти убийства... Я говорю: то, что он делает, это неправильно.
И Нэш говорит:
– Ты сдаешься?
Он должен понять, что секс с мертвыми женщинами – это неправильно.
Нэш берет ложку и говорит:
– В старой доброй библиотеке Конгресса. Которая – на деньги налогоплательщиков.
Черт.
Он окунает ложку в миску с чили. Подносит ложку ко рту и говорит:
– Только не надо читать мне лекцию на тему: некрофилия – как это плохо. – Он говорит: – А то получится из серии “чья бы корова мычала”. – Нэш говорит с полным ртом чили: – Я знаю, кто ты.
Он глотает и говорит:
– Тебя все еще разыскивают для дознания.
Он облизывает губы, испачканные в красном чили, и говорит:
– Я видел свидетельство о смерти твоей жены. – Он улыбается и говорит: – Признаки сексуального контакта, произведенного после смерти?
Нэш указывает на пустой стул, и я сажусь. Он подается вперед, ложась грудью на стол, и говорит:
– И это был лучший секс в твоей жизни. И не говори мне, что нет.
И я говорю: заткнись.
– Ты не сможешь меня убить, – говорит Нэш. Он крошит сухарики в миску с чили и говорит: – Мы с тобой очень похожи.
Я говорю: в моем случае это – другое. Она была мне женой.
– Жена или нет, – говорит Нэш, – но мертвая есть мертвая. Как ни крути, это некрофилия.
Нэш зачерпывает ложкой сухарики в чили и говорит:
– Убить меня – для тебя это равносильно самоубийству.
Я говорю: заткнись.
– Расслабься, – говорит он. – Я никому ничего не рассказывал. – Он хрустит сухариками в чили. – Это было бы глупо. – Он говорит: – Сам подумай. – Он отправляет в рот очередную ложку чили. – Мне невыгодно, чтобы кто-то еще узнал. Мне не нужна конкуренция.
Несовершенный, безнравственный – вот мир, в котором я живу. Так далеко от Бога – вот люди, с которыми я остался. Все хотят власти. Мона и Элен, Нэш и Устрица. Те немногие, кто меня знает, – все меня ненавидят. Мы все ненавидим друг друга. Мы все друг друга боимся. Весь мир – мне враг.
– Мы с тобой, – говорит Нэш, – нам нельзя доверять никому.
Добро пожаловать в ад.
Если Мона права, если прав Карл Маркс, которого она цитировала, то убить Нэша означает его спасти. Вернуть его к Богу. Вернуть его к человечеству, искупив его грехи.
Наши взгляды встречаются, и губы Нэша вылепливают слова. Его дыхание пахнет чили.
Он читает баюльную песню. Каждое слово – с нажимом, словно надрывный собачий лай. Каждое слово – с нажимом, так что чили пузырится у него на губах. Летят капельки красной слюны. Он умолкает и лезет в нагрудный карман. Чтобы достать карточку. Он вынимает ее двумя пальцами и читает уже по карточке. Карточка вся заляпана соусом, так что он вытирает ее о скатерть и читает по новой.