Ком

5

— Ихс-с-с! — зашипела, распадаясь, форма, а Андрей в изнеможении откинулся на подушки, досадливо произнеся:

— Нет, не получается…

Тишлин успокаивающе улыбнулась:

— Не волнуйся — все нормально. У тебя все получится. Ты очень быстро продвигаешься. Конечно, автоматизм действий тебе еще отрабатывать и отрабатывать, но скажи мне кто раньше, что я буду учить формировать шестиуровневые структуры человека, овладевшего хасса только пару блоев назад, я бы долго смеялась и крутила пальцем у виска. Так что передохни орм и попробуй еще раз. Сам же сказал мне эту забавную фразу: «Если долго мучиться — что-нибудь получится», — и она негромко, но чарующе рассмеялась. Андрей виновато вздохнул.

С Тишлин они помирились через три ски после того, как… ну, как им с профессором удалось стабилизировать его каналы. Первые ски после этого землянин провалялся на брошенном на пол матрасе в дальней кладовке, напрочь игнорируя как тренировки, так и свои обязанности уборщика, а вечером этих первых ски к нему в кладовку вошел Бандоделли. Андрей окинул его безразличным взглядом и отвернулся. Профессор некоторое время постоял, вглядываясь в Андрея, а затем присел на корточки и положил свою ладонь ему на лоб. Так, как когда-то, в детстве, когда он заболевал, это делала мама… Андрей почувствовал, как у него задрожали губы, но сумел-таки пересилить себя и тихо спросить:

— Почему?

— Почему так? — переспросил Бандоделли и, не дождавшись ответа от Андрея, который отчаянно сражался с душившими его слезами, ответил:

— Потому что после того, как по окончании первого курса у тебя началась самопроизвольная деградация каналов, я понял, что никаким внешним воздействием на тебя стабилизировать их не удастся. И что бы я ни делал, какую бы аппаратуру не использовал — все будет бесполезно. Пока… — он сделал паузу, а затем очень тихо закончил: — пока ты не сможешь помочь себе сам.

— И тогда вы пригласили эту… — вскинулся Андрей.

— И тогда я пригласил лучшего врача в той области, в которой только у нас и имелся какой-то шанс, — жестко оборвал его возмущенную речь профессор. А затем продолжил заметно более мягко: — Пойми, Тишлин — великолепный, я бы даже сказал, гениальный врач. Но вместо инструментов и приборов она использует эмоции. Именно они являются ее тончайшим лазерным скальпелем, с помощью которого она спасает пациента. Но, в этой области… хирургии, да-да, именно хирургии, ибо я отказываюсь именовать это как-то иначе, врачам пока так и не удалось найти никакого обезболивающего. Поэтому тебе сейчас так тяжело и так больно. Но, уж извини, не поверю, что тяжелее, чем было пациентам врачей на заре медицины, когда те же ампутации проводились наживую и без всякого обезболивания…

— Да как вы не понимаете: физическая боль — это физическая боль, а здесь…

— А здесь, твою мать, затронуты чувства! — саркастически воскликнул профессор. — Ах, как все это низко, подло и бесчеловечно! Нет, вот почему когда человек сталкивается с обманом в области разума, он переносит это куда более спокойно, чем то же самое, но в области чувств? Может, все дело в том, что разум мы кое-как научились контролировать, а с чувствами все обстоит так, как у слепого щенка, которого бросили в воду — куда вынесет, там и окажемся, если сами по себе не утонем?

Андрей сел на матрасе и зло уставился на Бандоделли.

— Но ведь чувство собственного достоинства и любовь — это же… это же самое главное в жизни! А она…

Профессор покачал головой:

— То есть любовь важнее совести?

— Это совершенно другое дело.

— Хм, хорошо, но… как ты считаешь, любовь важнее долга?

— Да перед кем?!

— Перед твоими родителями, перед твоим ребенком, перед теми, кто вручил тебе свое доверие или кого ты сам определил достойными его… их может быть много, подумай и сам найдешь очень многих. Любовь важнее их всех?

— Я вырос без отца! — огрызнулся Андрей.

— Прости, — профессор наклонил голову, а затем поинтересовался: — Как он умер?

— Жив еще, сволочь, — зло отозвался Андрей. — Бросил нас с матерью, когда мне было два года. Нашел себе молодую суку и…

— А ее он тоже бросил?

— Нет, сволочь, до сих пор с этой…

— То есть он решил, что любовь важнее долга и совести? — уточнил профессор. — Ведь так получается? И в чем же он тогда неправ, коль ты до сих пор на него злишься?

Андрей скрипнул зубами. Вот ведь, блин, оказывается, просто провозгласить известную всем и даже, можно сказать, избитую истину, очень легко, а вот соотнести ее с реальной жизнью… И, убей бог, если не так же обстоит дело со всеми избитыми истинами, всякими там: «Помогайте талантам — бездарности сами пробьются» или «Ни одна война в мире не стоит и слезинки ребенка». Звучит — красиво, а никакого отношения к жизни не имеет…

— Ну а теперь давай рассмотрим альтернативу. Если бы нам не удалось стабилизировать тебе каналы, но зато ты и не прошел бы через эти две эмоциональных волны, из которых первая была вызвана унижением, а вторая — полыхнувшей во всю ширь страстью, для тебя было бы лучше?

Андрей молчал.

— Ну, же, Найденыш, ответь мне. Скажи мне, что я ошибся. Выкрикни мне в лицо, что я подлец и просто не имею права считаться врачом! — зло прорычал ему в лицо профессор. Землянин несколько секунд сверлил лицо Бандоделли злым взглядом, а потом отвернулся и тихо произнес:

— Нет.

— Что — нет?

— Вы не ошиблись, профессор, и… я благодарен вам и… врачу Тишлин за все, что вы для меня сделали.

Бандоделли довольно долго молча смотрел на Андрея, а затем встал и сухо произнес:

— Завтра с утра быть в тренировочном покое. И не забывай о своих обязанностях уборщика. Кормить тебя бесплатно я не собираюсь, — а затем развернулся и шагнул к выходу. И уже в дверях, добавил: — Кстати, я рекомендую тебе обратиться к врачу Тишлин с просьбой об индивидуальном курсе оперирования многоуровневыми структурами хасса. Ибо я не знаю никого, кто умел бы это делать лучше нее. А я, можешь мне поверить, знаю очень и очень многих…

* * *

Следующие двое ски Андрей, как проклятый разносил мишени в тренировочном покое, одновременно летая по нему, будто пушинка, под ударами профессора. Три раза его пришлось даже на пару часов помещать в регенератор, что обошлось землянину еще в шестьсот кредов, приплюсованных к уже накопленной сумме долга, но никакого возмущения или обиды Андрей не ощутил. Наоборот, его охватило удовлетворение. Ибо теперь Бандоделли начал работать по нему почти в полную силу, а это означало, что он оказался способен противостоять атакам хасса шестого уровня. Ну, почти способен… И еще он почувствовал, что обида мало-помалу начинает его отпускать, и на первое место в его побуждениях постепенно выходят выводы разума, а не эмоциональные посылы. Поэтому вечером третьего ски после всего произошедшего, очередной раз очухавшись от атаки профессора, он сел на полу, окинул того слегка осоловелым от жесткого приземления на спину взглядом и внезапно спросил:

— Господин Бандоделли, а вы не могли бы просветить меня, где я могу отыскать госпожу Тишлин?

Профессор настороженно вгляделся в него, а затем, как видно, не уловив никаких тревожных признаков, усмехнулся и ответил:

— С удовольствием. Вы, молодой человек, непременно найдете ее в том самом помещении, в котором вы расстались с ней в последний раз.

Андрей изумленно вытаращился на него:

— Но… это ж… как?

— Это ее апартаменты, Найденыш, — явно забавляясь ситуацией, пояснил профессор, — а ты во время вашей прошлой встречи сумел наставить ей немало синяков и царапин. Вот она все это время и приходила в себя.