Командарм Дыбенко(Повести)

— Михаил Никитич и мой отряд направлял. У него сила: возглавляет областной штаб партизанского движения.

Слушая рабочего, Шуханов думал: «Действительно, надо поступить так». Он вспомнил, что в Порхове остались родители Ани и две ее сестры с ребятами, на них можно опереться в подполье.

Воспользовавшись советом партизанского командира, Шуханов прямо из госпиталя направился в Смольный. Никитин внимательно выслушал его и после небольшой паузы сказал:

— Приветствую ваше решение, Петр Петрович. Но учтите, дорогой мой, дело это большое и опасное, объясните каждому, кто пожелает с вами идти. Берите только добровольцев, самых выносливых физически и духовно. Оказывайте предпочтение владеющим немецким языком и знающим места, где предстоит действовать. Вы сами из каких краев?

— Из Новгорода, а жена из Порхова, там остались ее родители. Псковские края тоже знаю, бывал там часто.

— Заместителем кого думаете взять?

— Бертенева Якова Вячеславовича — мастера сборочного цеха нашего завода.

— Надежный человек… Расскажите людям во вражеском тылу о Ленинграде, о его защитниках. Ничего не утаивайте, не приукрашивайте, не преувеличивайте… С партизанами связаться вам поможет полковой комиссар Асанов из штаба Северо-Западного фронта. Я поговорю с ним. — Михаил Никитич помолчал, думая о чем-то своем. — Кое-кого я сам для вас подберу…

Все произошло, как говорил Никитин. Желающих пойти в тыл врага было много. Каждый доказывал, просил и даже требовал включить его в группу.

Особенно настойчив был инженер Михаил Журов, высокий, сухощавый, с бледным лицом и немного грустными глазами. На заводе он работал в конструкторском бюро, которое возглавлял Шуханов. Сюда был направлен после окончания кораблестроительного института и показал себя способным специалистом. Во время сентябрьских воздушных бомбардировок, когда немецкие войска осатанело рвались к Ленинграду, под развалинами дома на улице Чайковского погибли его мать и сестра. Журов тяжело переживал утрату. В партийной организации сказал, что хочет пойти на фронт. Ему отказали: на заводе не хватало инженеров. В райвоенкомате тоже заявили: не можем, у вас бронь. И вот теперь, узнав, что, вернувшись из госпиталя, бывший его начальник подбирает людей, Журов неотступно следовал за ним, упрашивал:

— В душе я моряк, на корабле служил радистом. Военное дело знаю. Очень прошу зачислить. Мне необходимо воевать!

Шуханов не хотел брать Журова, терпеливо доказывал ему:

— Пойми, Миша, с твоим хлипким здоровьем нельзя туда идти. В городе нужны специалисты. И для тебя на заводе дела хватит. А группа у нас маленькая и всех желающих вместить не может…

— Последний раз прошу — примите! — упорствовал Журов. — Если откажете, пойду к Никитину, он поймет и уважит. Обузой во вражеском тылу не стану.

Шуханов молчал. Стоявший поблизости Бертенев, уже выполнявший роль заместителя, смотрел на инженера и думал: «Все равно не отговорим».

Журов словно угадал мысли Бертенева.

— Яков Вячеславович! Я рвусь не на увеселительную прогулку. Понимаю — нелегко будет, убить могут. Но ведь погибают люди от бомб и снарядов в городе, в очереди у магазина, на трамвайных остановках, в своих квартирах, на работе. Сейчас везде люди рискуют.

Бертенев поддержал просьбу Журова. Михаила зачислили запасным радистом и ответственным за хозяйство группы.

Для укрепления группы Никитин прислал из резерва пятерых моряков во главе с лейтенантом Алексеем Леповым, человеком быстрым на решения. У всех немецкие автоматы, ремни напоминали ожерелья: на них висели лимонки, пистолеты в черных морских кобурах, финские ножи. Осмотрев пополнение, Шуханов улыбнулся: «Живые арсеналы». А лейтенант, шагнув вперед и стукнув каблуками, начал доклад:

— Лейтенант Лепов прибыл в ваше распоряжение. В прошлом — моряк Краснознаменного Балтийского флота! С августа тысяча девятьсот сорок первого города — командир взвода разведки героической морской бригады. Сражался под Ораниенбаумом. Трижды ранен, однажды контужен. В данный момент всеми эскулапами признан годным к выполнению любых боевых заданий.

Шуханов, слушая доклад лейтенанта, улыбался: словно на собрании выступает. А тот, переводя дыхание, указал рукой на остальных:

— Они тоже балтийцы. Мичман Веселов — мой боевой помощник. Моторист Ведров. Минер Поликарпов. Артиллерист — наводчик Габралов. Все — псковичи, коммунисты. Там у нас родные в оккупации. Морские альбатросы ждут ваших указаний…

Шуханов не сводил глаз с Лепова. Тот был невысок, по-военному строен, лицо кругловатое, глаза веселые, немного лукавые.

— А все же надо докладывать короче, по-военному, — посоветовал ему инженер.

Лепов вспыхнул, но промолчал, понимая справедливость замечания.

Шуханов крепко пожал руку каждому альбатросу.

— Уверен — знаете, на что идете. Воевать вы, видимо, умеете, но доучиваться придется во вражеском тылу.

— Учиться всегда полезно, — согласился Лепов. — Только времени у нас в обрез.

В разговор вступил Веселов, широкоплечий черноволосый детина.

— Дело, конечно, новое, незнакомое, — сказал он. — Хотелось бы послушать тех, кто уже побывал за линией фронта.

Еще не успели Шуханов и Бертенев закончить разговор с моряками, как к ним в институт пришли трое ребят с рекомендательным письмом от Георгия Петрова. «Дорогой Петр Петрович! — писал сосед Шуханова по госпиталю. — Посылаю к вам молодых кировцев — коммуниста Сергея Трофимова, комсомольцев Ивана Кошкетова и Филиппа Летунова. Поговори с ними. Ручаюсь за них, как за самого себя…»

Познакомился Шуханов с двумя студентами-лесгафтовцами Васей Захаровым и Ваней Ниловым. Они, словно братья-близнецы, были похожи один на другого. Ребята признались, что после первого курса института собирались махнуть на Южный берег Крыма, устроиться в каком-нибудь санатории культурниками, подкопить деньжат и к осени вернуться назад. Война нарушила их планы. Оба добровольцами отправились в немецкий тыл, в оккупированные районы Эстонии. Действовали под Кингисеппом. Били врага в районе Луги. У деревни Набоково похоронили пятерых товарищей-лесгафтовцев, павших в неравном бою. И вот снова они готовились перейти линию фронта.

— Для работы в тылу, вот, нужна хитрость, вот, смелость и выносливость, — заикаясь, выдавливал Захаров.

Нилов говорил свободнее:

— Все мы должны уметь владеть и ножом и кастетом, маскироваться и готовить еду из топора…

Радистом приняли комсомольца Бориса Креплякова, который всегда носил в кармане отвертку. На его бледном лице горели черные с металлическим отливом глаза. Друзья прозвали его Цыганом…

Отряд был сформирован из четырнадцати бойцов. Все начали под руководством бывалых наставников изучать партизанскую науку — то, что пригодится в борьбе с врагом. Раньше ее не преподавали в учебных заведениях, она появилась вместе с войной. Осваивали приемы силовой борьбы, метали гранаты, подрывали рельсы, «снимали» часовых, даже по два прыжка с самолета сделал каждый.

Пока проходили подготовку, жили в институте. Накануне вылета Шуханов разрешил бойцам ночевать дома. Он только предупредил, чтобы никто не говорил об отряде.

Пошли в город и командиры. Яков Вячеславович решил навестить больного друга, Петр Петрович направился домой. Шагал по пустынным улицам, прислушивался к артиллерийской стрельбе и думал о том, что вот сейчас поднимется на третий этаж, откроет дверь и встретит его квартира холодной пустотой. Возникала мысль: не вернуться ли назад? А сам ускорял шаги: неведомая сила влекла его на Невский, к старинному серому зданию, что прижалось к знаменитому, всегда шумному, а теперь закрытому гастрономическому магазину, зеркальные окна которого были заложены мешками с песком.