Командарм Уборевич. Воспоминания друзей и соратников.
Шрифт:
От сына Ивана и от приходивших к нам военных я слышала, что Иероним Петрович - человек образованный, большого ума. Сама не раз видела, как он, сняв пенсне, тихо и спокойно говорил с людьми и малыми и большими. И всегда с уважением. Слушали его внимательно.
Знал он многие языки, читал иностранные книги и журналы. А когда дома собиралась вся семья, для практики Мирочки все говорили по-немецки.
В Смоленске дочерей рядом не было (Надя и Мира приезжали только на летние каникулы), так он много внимания уделял моему внуку Олегу: следил за его учебой, выписывал для него учебники, давал книги Некрасова, Тургенева. А когда Олег однажды заболел, ухаживал за ним,
Жили при нашем доме в Смоленске истопник (не помню уж, как его звали} и женщина-дворник по фамилии Уварова. Был прикреплен к Уборевичу шофер Юняев. У всех были большие семьи, жили не особенно хорошо. Раздавая им продукты из своего пайка, Иероним Петрович оставлял себе самую малость: любил кислые щи, кусок вареного мяса, кисель. Я стыдила его:
– Вы же командующий!
А он отвечал:
– Хватит и этого. С детства деликатесов не ел.
Однажды постучалась к нам в квартиру пожилая женщина с далекого хутора: загорелая, пыльная, в сапогах, в потрепанной одежонке. Два дня шла пешком. Сына мобилизовали в армию, а дома осталось его охотничье ружье. Местные власти потребовали сдать оружие. Мать загоревала. Ее кто-то надоумил: «Иди к командующему округом». Она и пришла. Накормили ее, напоили. В тот же день Иероним Петрович распорядился выдать старушке охранную грамоту на ружье.
Женщины, жены командиров, имели обычай делать подарки командирам - вышитые Скатерти, полотенца, перчатки... Отказаться от подарка нельзя- обычай. Так Иероним Петрович всегда отплачивал им своими подарками.
На летних маневрах 1936 года одному красноармейцу как-то выбило зубы. Он пошел в лазарет, там его записали на очередь, так что зубные протезы он мог получить не раньше чем через полгода. А парню подходил срок демобилизации, жениться собирался.
Загрустил красноармеец и рискнул обратиться к командующему. Улучил момент, когда Иероним Петрович садился в машину, и доложил свою просьбу: нельзя ли поскорее вставить зубы? Командующий дал распоряжение начальнику поликлиники вставить бойцу новые зубы и через неделю доложить; пострадавшему парию сказал, чтоб через неделю пришел в штаб и показал, хорошо ли сделали.
Вспоминается случай с шофером Юняевым. Однажды вез он Иеронима Петровича из штаба Округа в Дом Красной Армии. Дорога шла под гору, надо было пересечь трамвайный путь. Остановиться бы, а Юняев решил проскочить, да не сумел: трамвай сбил машину. Иероним Петрович вылетел на тротуар, сильно поранился. Это называлось «Чрезвычайное происшествие». Как знать, Юняева, наверно, строго наказали бы, да командующий отказался лечь в госпиталь: пустяшная, мол, царапина, и Юняева приказал не трогать, будто сам виноват.
Главное командование подарило Иерониму Петровичу домашнюю радиостанцию с приемником и передатчиком. Следил он за передачами из Германии. Однажды слышу поздним вечером по радио вроде бы кто-то лает. Спрашиваю Иеронима Петровича:
– Что это за сатана там говорит?
– Это первая сатана на свете, - отвечает он, - Гитлер. Спит и во сне видит, как бы напасть на нас. Нападет-не сдобровать ему!
Наступило 29 мая 1937 года. Нет, не забыть мне этот день никогда. Иероним Петрович пришел с работы веселый, широко улыбнулся и говорит мне:
– Давайте собираться. Едем в Москву. Через день два вернемся. Меня вызывают по делу, а вы немного проветритесь.
А я недавно только побывала с внуком в Москве и отказалась:
– Да нет, поезжайте уж вы одни. Квартира большая, уборки много, вот я и развернусь без вас вовсю.
Уезжал он в веселом настроении, рвался к семье.
Набрал кипу книг, весело простился:– До свидания. Скоро увидимся.
Но так его я больше и не увидела. Прошло два или три дня, пришла к нам в квартиру соседка, говорит:
– Гамарник застрелился.
А я не удивилась этому:
– Не смог, видать, бедняга, терпеть дольше. Давно его мучила сахарная болезнь...
В тот день сердце мне не подсказало, что и над Иеронимом Петровичем нависла гроза. Но потом проходит день за днем, а его все нет. Сердце почему-то защемило. Тишина в квартире тяготить стала. Все хотелось, чтобы снова зазвонили телефоны, не знавшие раньше отдыха. Да и сны какие-то снились нехорошие.
И вот к нам на квартиру явились пять человек в гражданском платье. Я забеспокоилась, не хотела пускать их. Но они показали какой-то билет, приказали сидеть на кухне и сторожа приставили ко мне. Целый день до позднего вечера, пока в квартире шел обыск, ныло сердце. К ночи мне разрешили войти в комнаты. Ужаснулась: все разбросано, разворочено, раскидано...
В тот день меня ни о чем не спрашивали. А через день позвали на допрос.
Спросили, что говорил Иероним Петрович о Сталине, как о нем отзывался?
– Как полагается, так и отзывался. Никогда не слышала, чтобы командующий отзывался плохо о начальниках.
– Да что вы заладили? Командующий, командующий. Нет больше вашего командующего!
Как я добралась в тот день домой- не знаю.
В. И. Уборевич-Боровская. О СЕБЕ НЕ УСПЕЛ РАССКАЗАТЬ.
Из рассказов маминой подруги Т. И. Розановой я знаю, что мои родители познакомились в 1922 году на дальневосточном курорте Дарасун. Мама работала там медицинской сестрой, а отец приезжал на лечение после какой-то операции. Потом мама была начальником санитарного поезда в Народно-революционной армии ДВР.
Из ранних детских впечатлений у меня в памяти сохранилось возвращение из Германии. Папа учился там в военной академии, а меня родители определили в пансион. Помню, что там был очень суровый режим - за провинности детей пороли.
В Москве мы поселились в Большом Ржевском переулке. В первые же дни я сдружилась с жившей этажом выше, над нашей квартирой, девочкой Ветой - дочерью Яна Борисовича Гамарника. Так мы и остались подругами и в хорошие и в тяжкие времена нашей жизни.
Я начала учиться в школе, когда папа был заместителем Народного комиссара по военным и морским делам. Помню, как мама вела меня в первый класс и по дороге наставляла «не задирать нос», так как я ничем не лучше других детей.
С 1931 года папа был командующим Белорусским округом и жил в Смоленске. Мы проводили у него каждое лето - я все каникулы, а мама свой отпуск. Папа возвращался со службы очень поздно, читал часов до трех ночи, а иногда я заставала его в кабинете сидящим над картой с цветными карандашами и сосредоточенно о чем-то размышляющим.
И в смоленской его квартире, как и в московской, было полно книг, журналов - русских, немецких, французских. Не знаю, кого из писателей папа любил больше, но точно запомнилось, что он очень хорошо знал Мицкевича. А мне он читал вслух «Трех мушкетеров», под его чтение я и засыпала.
Когда обращаюсь мыслями к своему детству, не припоминаю ни одного пасмурного дня, вижу все в ярком золотом свете.
Чем отец занимался на службе - такой вопрос у меня почему-то не возникал. У меня был папа, добрый, веселый и ласковый. Я боялась даже признаться, что люблю его больше, чем маму (она была построже со мной).