Командир подлодки. Стальные волки вермахта
Шрифт:
У меня горло пересохло.
– Положим, меня сочтут виновным, что мне будет?
– Откуда я знаю? – нетерпеливо сказал он. – В худшем случае потеряете свое удостоверение.
Больше мы не говорили, но стояли рядом бок о бок, глядя вперед в черную беззвездную ночь. Потерять удостоверение – это конец. Вынести всю тяжелую работу все эти годы, а потом остаться без документов – это даже меньше, чем быть обычным матросом. Эта мысль преследовала меня.
На рассвете следующего дня мы подняли якорь и пришли в Бремерхавен около восьми часов. В конце моей вахты, когда я шел по палубе в свою каюту,
– Ты сейчас пойдешь в тюрьму?
Эксперты проверили повреждения и оценили их в тридцать пять тысяч марок. После ремонта мы продолжали плавание.
Для меня это плавание было неприятным. Капитан избегал говорить со мной. Он обращался ко мне с холодным пренебрежением, что ранило сильнее, чем громкие упреки. Поэтому я удивился, когда однажды ночью он вызвал меня на мостик. Мы были недалеко от Сан-Франциско. Корабль окружал такой туман, что казалось, мы плывем в мокрой вате.
Капитан был в штурманской рубке. Он выглядел озабоченным, как крестьянин, озирающий свои высыхающие поля.
– Вы можете взять радиопеленг?
– Да, сэр!
– Так возьмите.
Я пошел на мостик и взял пеленг. Туманный горн «Сан-Франциско» звучал с короткими интервалами, но из белой стены перед нами не приходило никакого ответа, хотя мы находились на главном пути к западному побережью. Вернувшись в штурманскую рубку, я записал пеленги.
Капитан смотрел мне через плечо.
– Это все вздор, – коротко сказал он. – Мы вот здесь. – И указал пальцем на место, лежавшее дальше к западу.
Я ничего не ответил.
– Идите, Прин, и получите пеленг с берега.
«Ладно, – сказал я себе. – Если ты не доверяешь мне, пусть тебе подтвердит кто-то другой».
В радиорубке я попросил ближайшую береговую станцию дать мне мои координаты. Новые данные указывали даже дальше к востоку, чем полученные мной.
Капитан ждал в штурманской рубке. Когда я доложил, он нахмурился:
– Вы совсем с ума сошли? Любой, у кого есть капля ума, поймет, что это неверно. Ваш пеленг неправильный. Возьмите новый.
Я взял новый пеленг. Эта позиция точно соответствовала первому пеленгу, который я взял. Капитан ничего не сказал. Он вышагивал взад и вперед по рубке, держа руки за спиной. Наконец он решился:
– Я пойду в соответствии с береговым пеленгом.
– Тогда мы сядем на мель в течение двух часов, – ответил я.
Он остановился:
– Если я пойду вашим курсом, я упущу лоцманский корабль и все равно сяду на мель.
Я знал, что мне нечего терять.
– Сэр, я предлагаю сначала идти в соответствии с моим пеленгом, а потом можно скорректировать его с береговым.
Он уставился на меня, как злобный бульдог.
– Ладно, но, если мы сядем на мель, берегитесь. Я добьюсь, чтобы морской суд лишил вас всего. – Он повернулся на каблуках и ушел.
Я остался один в штурманской рубке. Снаружи туман был как стена, никто не отвечал на мой сигнал. Внутри я чувствовал какое-то странное ощущение: я боялся, что получу свое, если все обернется не так. Я хорошо понимал, что капитан выполнит свою угрозу, и обливался холодным потом. Через полчаса я докладывал капитану:
– Пора менять
курс, сэр.Он вошел.
– Новый курс сорок два градуса.
– Хорошо, пусть сорок два, – ответил он, не глядя на меня. И снова ушел.
Если мой пеленг правильный, мы должны быть совсем близко от берега и в любой момент можно ожидать катер лоцмана. Но ничего не было видно, только ночь и туман. Вахтенный офицер просунул голову в дверь.
– Сигнальщик докладывает: пять коротких гудков впереди, – произнес он тихо, чтобы не заглушить сигнал.
Я вышел к нему на мостик. Мы внимательно вслушивались и услышали слева впереди еще слабый сигнал на расстоянии. В десяти шагах от нас стоял без движения капитан, темная статуя в тумане.
– Сэр, катер лоцмана впереди, – прошептал я. Мой голос немного дрожал: это был мой лучший момент на борту «Сан-Франциско».
– Думаете, я глухой? – ответил он. – Я слышу его уже довольно долго.
Я вернулся в штурманскую рубку. Капитан шел за мной.
– Спуститесь и примите лоцмана. – А затем, когда я уже выходил, он добавил, почти нехотя: – Ладно, вы все сделали правильно.
Это была наивысшая похвала, которую я от него слышал.
С этих пор все для меня стало гораздо приятнее. На обратном пути он отпускал меня с мостика, когда мы были еще в сотне миль от берега. Я был освобожден от всех обязанностей. Мне предложили смотреть на все проще, так как я понадоблюсь в непредвиденных случаях или если потребуется радиопеленг.
Но все это время я опасался расследования в морском суде. Правда, Бусслер думал, что расследования не будет совсем, потому что никто не пострадал. Мы прибыли в Гамбург. Я просмотрел почту. Никакой повестки не было. Не получили их и капитан и первый помощник. Я вздохнул более свободно. Однако вечером капитан Шумахер из компании прибыл на борт. Он некоторое время оставался в каюте с капитаном, а когда они вышли, капитан, проходя мимо, сказал:
– Расследование в морском суде через три дня, Прин.
В эту ночь я стоял на вахте. Это хорошо, потому что я все равно не смог бы заснуть.
В девять часов на борт пришел старый шкипер, старик с лысой головой и белой как снег бородой. Я приказал подать грог и несколько сандвичей с ветчиной для него. Он рассказывал о былых днях, о том, как двадцать лет командовал кораблем в два раза большим, чем наш. А теперь он старый, работы нет, его отправили на пенсию, на сто восемьдесят марок в месяц. Он спросил, нельзя ли ему взять несколько сандвичей для жены, и, когда я разрешил, бережно завернул их и убрал в карман со смущенной улыбкой. Я отвернулся. Вот за чем он приходил. А что будет со мной?
Три дня спустя в морском суде началось расследование.
– Теперь они разорвут нас на клочки, – заметил Бусслер.
Мы стояли в темном длинном коридоре здания морского суда в Бремерхавене, капитан, первый помощник, я и несколько человек из команды. Капитан «Карлсруэ» со свитой прибыл немного позже и обменялся с нами вежливыми приветствиями. Мы стояли в темном проходе перед коричневой дверью, ведшей в комнату суда. Люди с «Карлсруэ» столпились у окна.
Не волнуйся, Прин, не отберут они твое удостоверение, – успокаивающе сказал Бусслер.