Командировка на химию

Техник остановился на полуслове, глядя на командира. Чёрт их знает этих молодых, как с ними разговаривать!

– Остальное – допишем, – сказал Зубарев.

– Вы хотите сказать – припишем? Но ведь это незаконно.

– Незаконно? А что в этой системе законного? – повысил голос Зубарев. – Вот получишь свою первую зарплату и сразу поймёшь, что и как, к чему и почему. И купишь ты на неё не лучшую пару туфель себе. А жрать, извините, не на что будет. Ну да ты ещё, слава богу, без семьи. А женишься – где жить будешь? Знаешь, сколько стоит квартиру снять? Нет. Ну да это у тебя ещё впереди.

– А вообще-то химия, Жорка, это узаконенное воздушное хулиганство. Понимаешь, узаконенное! – поднял палец Зародов. – И платят нам за налёт, а вот за недавние мытарства с ночёвкой у костра ни копейки не дадут. Месяц кончится – плана нет. А что это значит?

Клёнов пожал плечами.

– Ну вот, он не знает! А значит это, товарищ второй пилот, – Зародов нагнулся под стол, вытащил оттуда бутылку водки и торжественно водрузил на стол, – значит это, что ты останешься без премии. Смекаешь? И никто её не получит.

Зародов снова торжественно поднял вверх чёрный от ежедневной возни в масле палец, одновременно разливая водку по стаканам, и закончил:

– Вижу, что смекаешь. Незыблемый принцип социализма: будет план – будет премия, нет плана, нет и премии. Ну, будем!

Он мгновенно опрокинул содержимое стакана в рот, крякнул, схватил со стола кусок сала, швырнул в рот и, прожевав, спросил:

– А чему тебя в училище по части химии учили?

– Да ничему не учили.

– Вот видишь! – радостно воскликнул Зародов. – А почему не учили? Да потому, что хулиганству учить нельзя. Этому учат только в производственных подразделениях. Выполнять директивы нашей родной коммунистической партии во главе с выдающимся борцом и твердокаменным ленинцем Леонидом Ильичом по повышению урожайности – наша задача.

Он сунул в рот ещё один кусок сала и продолжал:

– Чкалов за пролёт под мостом на маленьком одноместном самолётике весом полтонны получил наказание – на губу посадили. За что? За воздушное хулиганство. А мы это делаем законно, летаем на метре над полями и дорогами на многотонной машине, пугаем народ, травим природу, птичек и зверушек и – ничего. Некоторым даже дают героя труда за это. А вот платят за такую хулиганскую и, не убоюсь этого слова, каторжную работу – гроши. То, что мы льём на поля – это дефолианты. Ну, яды типа «Орандж», которые американцы во время войны во Вьетнаме применяли, как боевое отравляющее вещество. А мы вот тут ими травимся и других травим. Твои дети, может быть, в язвах родятся оттого, что ты этой мерзостью целые дни дышишь. А, может, и совсем не родятся.

Он поднял бутылку и потряс ею в воздухе.

– Одно спасение от ядов – вот это! Гены не выдерживают, а наша наука молчит. А во Вьетнаме, говорят, уже эти, как их, мутаторы рождаются.

– Это у тебя мутатор, а там – мутанты, – поправил уже пьянеющего техника Зубарев.

– Вот именно, мутанты, – снова поднял палец Зародов. – А ты говоришь, Жорка, незаконно. А платить копейки за такую работу законно?

– Да я что, я же не спорю, – согласился от такого натиска Клёнов. – Вам-то виднее, у вас опыт.

– Ну, наконец-то уразумел! Как говорит наш командир, всё дело в системе. Она во всём виновата. А мы в этой системе – винтики. Но жить всем хорошо хочется, не только там, – ткнул промасленный палец в потолок, – но и винтикам тоже.

– Ну, хватит на сегодня, – прекратил полемику командир. – Спать пора. Завтра начинаем работу.

Наутро, приехав на аэродром, запустили двигатель и подрулили на загрузочную площадку. К этому времени агроном смог организовать то немногое, что требовалось договором: ящики с песком, огнетушители, умывальник с мылом и полотенцем и бочку под бензин. Правда, не смогли найти сторожа, который, если и не смог бы противостоять преступникам, то хотя бы мог отгонять от бочек с ядом случайно забредшую на аэродром скотину. Согласно директиве министерства охрана должна быть вооружённой. В этой директиве подробно расписывалось, какого калибра должно быть оружие, сколько патронов должно быть у сторожа и даже номер дроби в патронах. Но согласно другому указанию другого министерства всё оружие, которое не зарегистрировано, как охотничье, должно быть сдано людьми в соответствующие органы. Получился замкнутый круг. У кого было ружьё зарегистрированное, не хотели идти в сторожа. Отдать же его тому, кто желал охранять народное добро от гнусных посягательств воров и бандитов – тоже нельзя. А у тех, кто имел оружие не зарегистрированное (в любой деревне такие есть) и вовсе не возникало желания его показывать. В итоге сторож, обычно дед времён Куликовской битвы, охранял государственное имущество с дубинкой. Ночью он мёртвым сном спал в притаскиваемой на аэродром специальной будке или, как только экипаж покидал аэродром, тоже исчезал до утра. Наутро же, бывало, экипаж приезжал раньше сторожа. В деревне, говорят, встают рано. В авиации всегда вставали ещё раньше.

Авиатехник Зародов запустил помпу, и она со страшным треском накачала за три минуты в более, чем полуторатонный бак самолёта маслянистой и отвратительно пахнущей пенистой жидкости.

– Вообще-то, согласно инструкции министерства, мы должны в респираторах работать, – сказал Зубарев, – но попробуй-ка в них полетать.

Вырулили на старт, взлетели. Самолёт непривычно раскачивался вдоль продольной оси от болтавшейся в баке жидкости.

– Держи штурвал, – приказал Зубарев, взял карту полей колхоза и нашёл нужное поле. Сориентировался и снова взял управление на себя. Затем самолёт вдруг резко накренился и круто пошёл к земле. Гошка инстинктивно вцепился в штурвал, пытаясь выровнять взбесившуюся машину.

– Не вмешивайся в управление! – рявкнул командир. – Только страхуй.

Машина пикировала, до земли оставалось не более десяти метров. «Не убили ночью, так сейчас убьют» – мелькнуло в сознании Гошки. Самолёт выровнялся в двух метрах от земли, когда, казалось, катастрофа была неизбежна. По команде он включил аппаратуру сброса и за самолётом расцвёл пышный хвост распылённых химикатов. Впереди в сторону метнулся какой-то человек. Оказалось, это был сигнальщик, которого перед вылетом он инструктировал, как себя вести на поле, чтобы не попасть под шлейф. Убегать надо в сторону, откуда дует ветер.

Вот тут-то и началось. Это было похоже на воздушную штурмовку. Очень даже похоже. Рёв мотора, разворот, заход на цель, резкий бросок вниз, сброс химикатов, резкий выход с гона с набором высоты, когда самолёт буквально отпрыгивает от земли вверх, как пробка из бутылки с шампанским, боевой разворот с креном 45 градусов для нового захода. Только вместо ракет и снарядов на землю лилась ядовитая смесь. И так один заход, другой, третий, четвёртый… Горизонт кувыркался, как в калейдоскопе. Уже на шестом полёте от переменных перегрузок, отвратительного запаха и жара в кабине Гошка почувствовал, что до конца рабочего дня его не хватит.

К полудню сделали 15 полётов. Жара в кабине установилась градусов под сорок. А тут ещё этот изнуряющий запах. Обед им привезли на аэродром.

– Ну что, понял, что такое химия? – спросил Зародов вяло ковыряющего вилкой в тарелке и молчаливого Клёнова. Есть не хотелось.

– Начинаю понимать, – односложно ответил он, выпил компот и откинулся на спину, закуривая.

Через час снова взлетели. После обеда ко всем прелестям добавилась болтанка, и самолёт постоянно трясло, словно он был не в воздухе, а стоял на каком-то чудовищном вибраторе. К вечеру Гошка уже ничего не соображал, появилось какое-то странное безразличие к происходящему, как будто и не он сидел в кабине, а только наблюдал за всем происходящим со стороны, словно в замедленной киносъёмке. Он ещё не знал, что это реакция организма на часами вдыхаемые пары гербицида.

А Зубарев с какой-то яростной лихостью всё бросал и бросал машину в развороты, пикировал, взмывал с метра от земли до высоты 50 метров за три-четыре секунды, разворачивался и снова пикировал. Солнце впереди справа, солнце сзади слева, при разворотах оно опрокидывалось к горизонту и тут же возвращалось на своё место. Сброс, двадцать секунд над полем, выключение аппаратуры, повторный заход, сброс…

Закончили они эту эквилибристику с заходом солнца. Двенадцать часов провели в кабине, как сказал Зародов, в условиях и в дурном сне не снившихся военным лётчикам.

Конец ознакомительного фрагмента.