Командировка в ад

Я работал, конвоир лениво наблюдал за мной, прислонившись к стене дома, а на площади тем временем собирались дети — на человеческий взгляд лет пяти-шести. Они не играли, не кричали, не бегали друг за другом, даже не разговаривали, они приходили сами, и садились прямо на землю.

Черноволосые и тощие, они не напоминали Сашку, но при взгляде на каждого я вспоминал дочь. И сердце мое сжималось от тоски и тревоги — увижу ли я ее снова, выберусь ли из этих подземелий, и если даже выберусь, то как пройдет ее операция, какой она вернется из лап хирургов?

В прошлый раз все вышло неплохо, разве что окончательно вылечить дочь не удалось.

— А что там происходит? — спросил я, когда детей собралось десятка два.

Куча мелочи, и ни одного взрослого.

— Работай! — конвоир оглянулся на площадь. — Сегодня день всеобщей радости.

Я хмыкнул и вернулся к фильтру, который оказался в очень плохом состоянии. Пришлось буквально разобрать его и собрать заново, заменив все проржавевшие или сломанные детали.

Я ушел в работу с головой, а о детях вспомнил, только услышав заунывное, но торжественное пение.

Подняв голову, я обнаружил, что людей на площади стало много больше, что помимо мелкоты появились и взрослые: мужчины сплошь в традиционных безрукавках и штанах, женщины в платьях, жрецы в ярких балахонах и шапочках. Они выстроилидетей в кружок в центре, запели, и тут переводчик мой почему-то не справился, я не мог понять ни слова.

— Работай, — повторил конвоир, и я сделал вид, что ковыряюсь в фильтре, хотя продолжил тайком наблюдать.

Да и сам конвоир повернул голову, застыл, точно зачарованный.

К взрослым голосам присоединились детские, открыли рты мужчины и женщины. Жуткая, пробирающая до костей мелодия завибрировала под куполообразным потолком, заплясала внутри мозга, накатило желание зажать уши и немедленно сбежать отсюда, спрятаться где-нибудь в темноте.

Затем пение смолкло, и я вздохнул с облегчением.

— Хей! — воскликнул один из жрецов, в темно-синей, как грозовая туча, одежде. — Возрадуем же источник света!

— Хей! — повторил второй, в ярко-алом. — Возрадуем же законы!

— Хей! — добавил третий, в черном, как ночь. — Возрадуем же опору под ногами!

Эта троица находилась на равном расстоянии друг от друга, наверняка они стояли на вершинах треугольника, вписанного в самый большой круг, но из моего закутка точно видно не было.

Простые горожане начали опускаться на колени, и я подумал, что «день всеобщей радости» — местный религиозный праздник, и что наверняка сейчас последует молитва или какое-нибудь причастие, а площадь с разлинованной мостовой заменяет бриан святилище. Только вот при чем тут дети?

Жрец в темно-синем махнул, к нему подбежалюноша с кипой белой ткани в руках. Служитель аборигенских богов выдернул из нее что-то вроде полотенца, шагнул вперед, и повесил его на голову ближайшему ребенку, такой же предмет достался второму, третьему, пока все они не оказались в этих платках.

Юноша убрался прочь, жрец вернулся на место, а дети принялись танцевать. Закружились сначала на месте, а потом двинулись в хороводе, неотличимые друг от друга благодаря развевающимся белым полотнищам.

— Хей! — рявкнули трое жрецов в унисон, и зрители отозвались хлопком ладоней. — Возрадуем! Возрадуем! Возрадуем!

Конвоир уже не делал вид, что наблюдает за мной, он таращился на ритуал, и глаза у него были стеклянные. Меня же трясло, происходящее выглядело красивым и жутким, мне до смерти хотелось, чтобы все это оказалось сном, чтобы я проснулся дома, и Юля рядом, и здоровая Сашка тоже.

— Хей! — и хлопок сотен ладоней отражается от стен и бьет по ушам.

— Хей! — безмолвные маленькие фигуры продолжают кружиться, словно изображаяпояс астероидов вокруг светила.

— Хей! — трое жрецов вскидывают руки, и я вижу, что в каждой зажат грубый каменный нож вроде тех, которые наши предки делали тысячи лет назад: треугольное лезвие, сколы, округлая рукоятка.

По спине у меня побежал озноб.

— Хей! Хей! Хей! — темп увеличился, и один из маленьких танцоров не выдержал, споткнулся.

Круг рассыпался… и жрецы бросились вперед, точно коршуны на цыпленка.

Склонились, исчезли из вида, раздался тонкий взвизг — такой издает щенок, которому сделали больно.

— Твою мать… — прошептал я.

Нет, нет, этого не может быть!

Жрец в красном распрямился, в его ладони оказалось нечто трепещущее, истекающее алым. Он швырнул этот предмет в толпу, и когда молодая женщина с ликующим воплем поймала его, я осознал все.

Эти твари убили ребенка и режут его на части.

Мысли исчезли, пропал страх, его сменила ярость, горячее, почти материальное желание убивать. Я шагнул к конвоиру, он начал поворачивать голову и поднимать автомат, но время для меня словно встало.

Я ударил его под нижнюю челюсть, кулак дернуло болью, бриан отшвырнуло назад. Подхватил оружие, выпавшее из ослабевших ладоней, и привычно передернул затвор… отлично, все как на Земле.

Развернувшись, я шагнул к выходу из переулка.

В толпу полетел еще один шмат детского мяса, и бросивший его жрец в черном посмотрел на меня. В глазах его отразилось недоумение, но сменилось не страхом, как я надеялся, а диким весельем.

Я вскинул оружие.

Что случилось дальше, я не понял — моя ярость словно лопнула внутри, ударила в череп, в грудь, в спину. От боли я пошатнулся, меня повело в сторону, перед глазами все исказилось, площадь оказалась вверху, бриан на ней словно рассыпались на десятки сверкающих искр.

Удар в локти привел меня в себя, я понял, что лежу, и что автомат выпал у меня из рук.

— Суки… — я потянулся к нему, но чужая нога опустилась мне на запястье, пригвоздиларуку к мостовой.

От тяжелого пинка хрустнули ребра, но я все же ухитрился вцепиться в приклад. Ощутил его гладкость, а в следующий момент на меня обрушился настоящий град ударов — бедра, спина, шея.

Последним усилием сумел перевернуться на бок, свернуться в клубок.

И проваливаясь в черный колодец беспамятства, я словно вновь услышал пение брианских детей, заунывное, печальное, пробирающее до холодной, спазматической дрожи во внутренностях…