Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:

– А очаровательная Лиленька из кафешантана «Топаз»? Я понимаю-с, от такого обольстительного создания пахнет ранетом и черёмухой, но назначать встречу со связным за столиком официантки... Витун!

Минут пять спустя – вновь поднятому на ноги, окровавленному:

– Борис Минеевич. Сами того не ведая, вы, как изволите видеть, всё нам преподнесли-с! Идти на виселицу с этакой ношей? Остаться всеми проклятым? Господь вас, атеиста, не утешит.

Ноговицын встал из-за стола, взял стул, сел рядом с избитым. Крепко сжал его руки. Бледные, с узкими запястьями, с длинными пальцами: нервными, чуткими, порозовевшими.

– Не

забыли Фаддея Веснянского?

Рудняков, вздрогнув, поднял глаза; белки кровяные.

– Петербург, ученье... вы и он оканчиваете одну частную гимназию... Крепко дружили? Влиял Фаддей Емельянович! Истый р-русский розовый-с, смею доложить. Довелось на митингах слушать – оратор! А каков беллетрист – эти чарующие штучки: «Кошечка Минуш», «Блондинка в корсаже»...

Рудняков попытался высвободить руки:

– При чём тут... – закашлялся.

– При сём, Борис Минеевич, при сём! Веснянский вовлёк вас в партию. В меньшевицкую, прошу не забывать! Без малого одиннадцать лет вы были с ним единомышленниками! А с большевиками вы сколько? И двух годков нет. Какой вы красный?!

– Вы хотите сказать...

– Угадали-с! Заблуждение – и не более! Ну, вам ли взрывчатку под полом прятать? Фу! А Фаддей Емельянович сейчас во Владивостоке. Живёт и здравствует. Новеллки пописывает. Председательствует в каком-то там меньшевицком клубе вашем. Хотите, я завтра вас к нему отправлю? В пульмановском вагоне. Вернётесь в лоно вашей партии. А там – хотите, газету издавайте с Веснянским. Хотите – эмигрируйте. Париж, Америка! А здешнее ваше, ха-ха-ха, как немцы говорят, кошке под хвост!

Рудняков пошевелил распухшими губами, кашлянул надсадно.

– Чего вы... домогаетесь?..

Ноговицын глубоко, раздумчиво вздохнул; задерживая, точно курильщик дым, воздух – выдохнул. Отпустив руки Руднякова, вскочил, вернул стул на место. Присел, медленно положил ногу на ногу. Сказал очень тихо, как умеют говорить привыкшие к власти над жизнью и смертью. Уверенные, что словечко каждое с губ поймают, уяснят.

– Несколько дней назад Мещеряк уехал из Екатеринбурга. Куда? К кому?

Витун, как бы с ленцой, переступил с ноги на ногу за спиной Руднякова. Тот втянул голову в плечи.

– То, что с вами сделано покамест, Борис Минеевич, – пустячок. Будут пытки. И вотще сие ваше... Ибо выведаем. Ну-с? – капитан встал, не спеша расстегнул кобуру, извлёк кольт. – Зрю глаза ваши. Мольба-с! Всё, что в силах моих... избавить.

Обогнул стол, медленно вытянул руку с хромированно-блёстким револьвером. Дуло – в самую переносицу Руднякова. Упираясь каблуками в пол, суетливо, рывками отодвигался вместе со стулом. И вдруг опрокинулся.

– Витун, пульс? Зрачки? Обморок. В лазарет!

Вздохнув судорожно, обильно вспотев, капитан неожиданно грузно опустился на стул.

– Я – спать. В двенадцать разбудить. В четверть первого – его сюда.

Но в восемь утра уже не было на Кологривской ни Витуна, ни Руднякова.

4

Сосны, сосны, как утешает краса ваша. На слезинке смолы – слезами ствол потёк – паучок; облюбовал янтарную каплю и застыл с ней.

С ветви сорока слетела.

Как под сосну не прилечь, не успокоить взгляд, вершиной любуясь?

А там, за лапами сосен, далеко – меж перистых облачков

где-то – жаворонок.

Не устань, пташка!

Шмели гудят, до чего важны. Лягушки заквакали – и полудня нет, а вам вечер? Пойти полюбоваться на вас: как сидите, матёрые, на почти утопших в ржавой воде колодах.

Вот и перешеек топкий. А узок – две телеги еле разъедутся. Если б не он – полуостров, где места в бору птичьи, звериные, притаистые, островом был бы.

По обе стороны перешейка – безмятежные, словно тронутые улыбкой заводи; скользнула под стоячую цвёлую воду усатая мордочка. Выдра – вот кто тревожит лягушек! Нависли над заводями вётлы: тёмное место. Пробиваются, журчат в жирной тине прозрачные струи. Стоит в струе жерех, красными плавниками пошевеливает. Древне-корявый вяз склонился: вот-вот рухнет; купает листья в светлой струе.

По ту сторону заводей, за вётлами – луга, да какие! Рощи липовые, ольховые, берёзовые, орешник; изобилье ягодное, грибное. Бывшие барские угодья тянутся до Царёва Кургана. Три тысячи шестьсот десятин. Посреди – деревня Воздвиженка.

А усадьба барская сгорела давно...

Надоели лягушки. Потянуло от заглохших заводей сыростью, гнилью. А в бору дух медовый. Поредели сосны, широкой полосой протянулся дубняк; тут и дубочки, и старики кряжистые. Сова на краю дупла, как чучело. Сколько земляники! Рогнеде сказать – радость девчонке.

Так и дрожит марево над поляной. Скорее к стожку. Сбросить мешок, провалиться спиной в духмяное сено. Невысоко два кобчика кружат. Приятно глядеть на смелых птиц – стремительно-вкрадчивая сила.

Ой, да сокол-свет,

Где твоё гнездо?

А моё гнездо

Попалил пожар,

Разнесу я жар,

Ой, на вражий край...

Кукушка кукует. Да и не кукует вовсе. Подала голос разок, стихла. Поторопиться надо. Страха нет в душе. Но и покою не быть...

А может – напротив?..

5

За поляной – смешанный лес, клёны хмелем обвиты; буйно разрослась бузина, ярко алеют волчьи ягоды, плоды аронника пятнистого.

В низинке – лопушатник выше колен: на листе лопуха – улитка; переберётся с листа на лист – и день минул.

Заросли шиповника; стрекоз сколько! С ветки ивы жук-олень бухнулся в бочажинку. Экий увалень, право. Поскорее вынуть и на ствол – ползи посушись.

Расступились клёны; россыпь помёта свежего. Ночью лось навестил. Ещё одногодком приметил братца. Теперь – молодец-шестилеток.

Треть лужка обнесена добротно слаженным плетнём. С плетня воробьи тучкой сорвались.

На огороженном травяном пространстве – крытая дёрном землянка с краснеющей кирпичной трубой. В вольной траве чуть заметны тропки; вьётся одна к баньке, что под рябинами прячется, за краем лужка. А от баньки тропа – к роднику, не видному за репейником, крапивой, снежноягодником. Журчит вода, сливается студёная в просторную барку, врытую глубоко в землю.

Откинулась дверь баньки: девица, в чём мать родила, ядрёная, во всей созревшей женской красе, бегом к роднику. Вдруг пригнулась, ладони – к низу живота.

Поделиться с друзьями: