Комедия убийств. Книга 1

— Погоди, это только начало, то, за что с нас с тобой сняли бы кожу, сойдет проходимцу с рук, в худшем случае он получит пару раз плеткой по горбатой спине.

Старший сокольничий бьих прав.

— Скучно, и то твоя правда, братец, — продолжал Гвиберт, — хотя, если вспомнить, как ты нынче славно поохотился, живот надорвешь от смеха.

Такого заявления не ждал никто, даже Монах, который поднял голову и захрапел.

— Что?! — Барон резко повернулся, но шут, пришпорив кобылу, проскакал немного вперед, так что плеть Рикхарда рассекла лишь воздух. — Ах ты мерзавец! Ну постой же у меня!

Барон сжал бока Монаха крепкими, как камень, шенкелями, мерин послушно выполнил команду, и погоня началась. С рыси они перешли на галоп, но то ли Гвиберт не уступал рыцарю в умении править конем, то ли Монаха, не в пример настоящим монахам, не привлекала затея гоняться за самкой, так или иначе Рикхард настиг наглеца, только проскакав добрую милю и оказавшись поблизости от места, где пасся Грекобойца.

Жеребец, завидев хозяина, заржал, точно давая понять, что не прочь ввязаться в какую-нибудь заварушку. Однако Рикхарду было не до коня, следовало взгреть Гвиберта Болтуна по кличке Два Языка как следует. Вместе с тем старый сокольничий был абсолютно прав. Барон, который мог за подобные шутки содрать кожу с любого, поступил с Гвибертом довольно мягко.

Рикхард де да Тур заботился о подданных, желая, чтобы они не страдали от того, что служат не владельцу города с ярмарочной площадью, на которой удобно прилюдно наказывать преступников, а ему, хозяину маленького местечка, где почти никогда ничего не происходит. В позапрошлом месяце он собрал народ возле замка и медленно и мучительно казнил неради-вого конюха. Тогда все (кроме разве что главного действующего лица) испытали немало удовольствия от представления. Не осталась внакладе и семья казненного, получившая неплохую денежную компенсацию.

С наглецом Гвибертом все обстояло несколько сложнее. Дело в том, что Рикхард (третий сын в семье не богатого рыцаря) и чадо кормилицы, Гвиберт, играли вместе; последний вырос бы вполне крепким юношей, не случись забавы, в которой Рикхард изображал герцога Нормандии Вильгельма, а Гвиберт — мятежных баронов.

Эта битва обошлась Гвиберту не дешево, победоносный «герцог» сбросил его со стены замка, сделав навеки инвалидом. С тех пор мать не уставала вбивать Рикхарду в голову, что обижать Гвиберта неугодно Господу (урок родительницы, как видно, не пропал даром). Уезжая искать счастья под знаменами Готвиллей, Рикхард взял с собой молочного брата. Тот со временем превратился в нечто вроде шута (увечье усилило в нем природную склонность к красноречию), он, как никто другой, обладал способностью отвлекать господина от хандры, а кроме того, умел вовремя подать дельный совет.

— Получай, мерзавец! — с запальчивостью кричал де ла Тур, обрушивая плеть на изуродованную спину Гвиберта. — Вот так!

Барон несомненно расстроился бы, узнай он, что старался едва ли не зря (шут мерз даже летом, а потому его длиннополая безрукавка имела под собой довольно толстый слой войлока). “Когда плети удалось в нескольких местах вспороть кожаный верх одежки наглеца, барон издал торжествующий возглас, почувствовав себя частично отмщенным за неудачу на охоте.

Гвиберт запросил пощады, но, едва оказавшись в недосягаемости плети господина, заявил:

— Ты испортил мою лучшую одежду. Клянусь, я вызову тебя на поединок и убью. Перережу тебе глотку, как барану!

Барон захохотал, подскакавшие спугники тоже почли за благо засмеяться.

— Уничтожу! — продолжал горланить шут. — Выпущу кишки, как свинье, и заставлю тебя их сожрать!

Вынимай меч, трус! Ну же, ну! Эй, скотина, ты слышал, что я сказал тебе?!

Одни со страхом, другие с любопытством ждали, как же разрешится опасная ситуация. Ждал, навострив уши, и Грекобойца.

— Ну же, ты, сволочь! Ублюдок!

У помощника сокольничего душа ушла в пятки от страха, рот распахнулся от безграничного удивления. И что же, и теперь ему ничего не сделают? Барон напрягся, а Гвиберт продолжал:

— Не хочешь драться со мной? Трусишь? — Рикхард направил Монаха прямо на кобылу молочного брата. — Тебе не одолеть меня! — выкрикнул шут.

Де ла Тур осадил коня и засмеялся. Он достал из кошеля на поясе пригоршню серебряных монет и, швырнув их прямо в Гвиберта, проговорил, давясь смехом:

— На, купи себе новую одежду, ты того заслужил.

— Вот это да! — воскликнул от удивления помощник сокольничего, обращаясь к старшему. — Вот повезло-то, а? Сколько серебра за порванный камзол, который не стоит и одной из этих монет.

— Тоже хочешь? — с ехидцей поинтересовался сокольничий. — Не спеши, — добавил он сквозь зубы.

И верно, спешить не следовало. Гвиберт принялся ловить серебро, но некоторые монеты все равно упали на землю. Надо было спуститься и собрать их, но шут чуть-чуть замешкался.

— Эй, братец Гвиберт, — окликнул его де ла Тур. Тот встрепенулся. Рука Рикхарда молниеносным движением выхватила меч, блеснул клинок, плашмя ударив по лицу бедолагу Гвиберта, немедленно потерявшего равновесие и выпавшего из седла на землю. — Так тебе будет удобнее собирать их, — трогая коня, проговорил барон и захохотал. И вся свита, проезжая мимо утиравшего окровавленное лицо Гвиберта, принялась дружно вторить господину, — гроза миновала.

Барон подъехал к Грекобойце и жестом показал упавшему на колени пастуху, молодому греку, что желает спешиться. Тот подполз на четвереньках, подставляя господину широкую спину.

— Переседлай, — бросил Рикхард, не глядя на пастуха. Заметив, точнее, почувствовав спиной, что парень в растерянности, барон повернулся, нахмурив черные длинные брови.

— Но, господин… — едва слышно пролепетал юноша, вжимая голову в плечи и пряча лицо, чтобы спасти его от свистящей плети.

— Прочь, раб! — рявкнул барон и, увидев среди сопровождающих грума Иоанна Подпругу, рукоятью плети показал на седло на спине Монаха.

Настал черный час в жизни Иоанна Подпруги: надо было дураку захватить боевое седло, — черт его знает, что втемяшится в башку господина, которого крестьяне, крестясь, прозвали антихристом.

— Но оно не подойдет, — проговорил грум едва ли громче, чем пастух, — Грекобойца сотрет спину.

— Если мой жеребец сотрет спину, — спокойно, не повышая голоса, произнес Рикхард, — я сниму с тебя кожу и сделаю из нее попону. Делай, что говорю!

Ждать долее не имело смысла, грум, мысленно представив себе, как нож палача надрезает кожу на его запястьях и щиколотках, стремглав бросился исполнять приказание. Тем временем господин прохаживался среди коней, оглядывал (хорошо ли слуги знают свое дело?) животных, гладил некоторых из них, разминал затекшие от долгой скачки члены.