Комемадре

Мне не видно, следит ли Менендес за происходящим или предпочитает смотреть в другую сторону. Но, как бы то ни было, именно она убирает тушку, завернув ее в чистый платок, и выносит из кабинета.

— Запеките ее посочнее, пожалуйста, — роняет вслед Ледесма.

Мы ждем объяснений.

— Это пример, — поясняет он.

— В каком смысле? Так будет с каждым, кто станет пускать утку? Вы намереваетесь урезать штат? Головы полетят?

— Нет, Папини, — отвечает ему Ледесма. — Суть этой многообещающей и необычной, как вы, надеюсь, заметили, прелюдии отражена вот в этих бумагах, с которыми я вас сейчас ознакомлю.

«До изобретения гильотины смертная казнь представляла собой уличный спектакль со стандартным набором персонажей: палачом, приговоренным и чернью. Неизменность финала не умаляла зрелищности представления, его катарсичности и поучительности.

Изобретение гильотины превратило смертную казнь в бездушное механическое действо. Роль палача свелась к минимуму: он стал оператором машины. Строгая функциональность нового метода не оставила места для стиля.

При этом палачи не отказались от своего традиционного ритуального жеста и продолжили поднимать голову казненного после обезглавливания, чтобы показать ее черни.

А) Таким образом палач демонстрирует неоспоримое доказательство хорошо выполненной работы, не столько из личного тщеславия, сколько чтобы подтвердить результат и получить вознаграждение.

Б) Чернь обожает простые и категоричные утверждения. Голова служит в качестве обязательной для всеобщего удовлетворения финальной точки. Палач как афорист.

Казалось бы, пункты „А“ и „Б“ исчерпывают все возможные объяснения этого действа. Но палач знает алфавит смерти от начала и до конца. Начиная от „В“ и далее следуют причины более интимного характера, за которыми скрывается услуга или, если угодно, уступка по отношению к жертве. В них проявляет себя потаенное бунтарство палача.

Люди, далекие от этого ремесла, не ведают, что голова, отделенная от туловища, сохраняет сознание и свой функционал в течение девяти секунд. Поднимая голову, палач дарит жертве возможность бросить последний короткий взгляд на этот мир. Своим поступком он не только идет наперекор самой идее наказания, но и превращает толпу в зрелище.

Для того, чтобы обезглавленный оставался в сознании, необходимо выполнить ряд условий.

А) Ему нужно бодрствовать в момент обезглавливания. Выполнение условия „А“ напрямую зависит от храбрости казнимого.

Б) Он должен быть обращен лицом к лезвию ножа, иными словами к небу. Это чисто практическая рекомендация, никоим образом не связанная с верой: те, кто принимает нож затылком, теряют сознание при ударе.

В) Место отсечения. У мужчин оно должно располагаться прямо под адамовым яблоком, у женщин — чуть выше надключичной впадины. Следует избегать косого реза.

Г) Желательно наличие разгоряченной публики, чтобы раздражать органы чувств обезглавливаемого.

Эти и другие, более тонкие нюансы (так, если речь идет о женщине, ее следует отвернуть от толпы) передаются от одного поколения палачей к другому в процессе обучения мастерству. Секрет этот греет их душу и переходит от отцов к детям вместе с черным плащом».

Сцена с уткой и услышанное после повергают нас в молчание. Ледесма поясняет, что речь идет об исследовании, проведенном во Франции выдающимся судмедэкспертом. Его текст переведен на испанский с английского перевода, в свою очередь выполненного с французского лично мистером Алломби. Менендес раздает нам отпечатанные на машинке копии текста, на полях каждой копии стоит имя одного из нас. Мое указано неправильно: «Кентана» вместо «Кинтана».

— Признаюсь, когда этот текст попал в мои руки, — продолжает Ледесма, — он не вызвал у меня особого энтузиазма. Мистер Алломби показал мне его, чтобы узнать, можно ли подтвердить эту гипотезу научными средствами.

— Какую именно гипотезу? — уточняет Гурман. — О девяти секундах в сознании? О том, что воспринимает голова? Какую гипотезу?

— Первое подтвердить очень легко. Достаточно вспомнить нашу утку. Конечно, я говорю о второй гипотезе. Если быть более конкретным, мистер Алломби просил меня об услуге, и я не мог хотя бы не попробовать это сделать, даже если и относился скептически. Я работал над этим весь год. И представьте себе, как я обрадовался, когда понял, что гипотеза может быть доказана.

Кто-то угодливо спрашивает, каким именно образом.

— Прежде чем продолжить, я хотел бы услышать ваши вопросы. Слева направо по одному, пожалуйста.

— Мало данных и ссылок на доказательства. На чем основывался француз, когда писал все это? — спрашивает Хихена.

— Он светило европейской патологоанатомии.

— Рад за него, — отвечает Хихена.

— И он исследовал историю гильотинирования, — говорит мистер Алломби.

— Как истинный патриот, — добавляет Ледесма.

В воздухе повисает непродолжительное молчание, в кабинет возвращается Менендес.

— Хотел бы, дорогие коллеги, обратить ваше внимание, — начинает Гуриан, — на отдельные сложности в отношении данного документа, если его можно так назвать. Не сомневаюсь в благих намерениях нашего директора, беспристрастно ознакомившего нас с ним, чтобы узнать наше мнение. Но в этом документе устная традиция палачей преподносится как истина в последней инстанции. И я задаюсь вопросом: каким образом некий гипотетический первый палач установил факт жизни головы в течение девяти секунд?

— Легко, — парирует Ледесма. — Он был истинным наблюдателем. И заметил, что глаза исполнены смысла, они смотрят. Другой, не менее проницательный палач обратил внимание на то, что лицо казненного искажали гримасы радости или отвращения.

— Не забывайте, господин директор, что палачи в основной своей массе были неграмотны, а значит, невосприимчивы к абстрактным материям.

— То, что вы, Гуриан, будучи человеком образованным, воспринимаете как абстракцию, для них могло быть интуитивно понятным.

— Тогда я, пожалуй, уступлю слово какому-нибудь менее образованному коллеге, — произносит Гуриан.

Взявший вслед за ним слово Папини и не думает просить сатисфакции и снова источает лимонный аромат счастья: никто из собравшихся не обсуждает его промахи, а привычно напрягшаяся в ожидании кола прямая кишка может расслабиться.

— Вообще, я — за любой эксперимент, который предложит нам господин директор. Но, поскольку речь идет о головах, мне представляется нелишним упомянуть об уместности френологического исследования.