Комментарии переводчика к «Александрийскому квартету» Л. Даррелла

Внутритаротная структура жестко увязывает Императрицу и Дьявола, XV аркан, связанный с идеями предопределенности, фатальности (как результата падения человека Адама и Евы Императрицы) и «проклятия». Напомню, что в «Квартете» с Дьяволом ассоциируется Да Капо — гностический сюжет подтверждается еще раз.

Поразительно умение Даррелла увязывать безо всякой ощутимой схематичности сюжетные и идейные линии внутри художественного текста с достаточно сложными внешними конструкциями вроде системы Таро. Так, таротная Императрица есть «плоть от плоти» Высокой Жрицы, находясь с ней в тех же отношениях, что мать и дочь (еще одна скрытая линия гностической темы ребенка), и сменяя ее согласно закономерности (на рисунке Императрица попирает ногой полумесяц, знак Высокой Жрицы). Лейла в «Квартете» неоднократно говорит о своем поразительном сходстве с избранницей сына и вследствие того — неприязни к ней. Помните «смотрины невесты» в «Бальтазаре»? А чуть раньше Лейла в ее затворничестве уподобляется «Императрице, лишенной трона».

Единосущны III и IV Арканы, Император и Императрица, номера которых в сумме составляют семь, одно из базовых чисел Таро. Император, образ активного животворящего принципа Универсума, Юпитера, «выражает в активной форме все, что предыдущая карта выражает в пассивной». [28] Жюстин выходит замуж за Нессима, человека действия, чтобы стать его боевым товарищем (не верьте тому, что в «Бальтазаре» Жюстин рассказала влюбленной в нее дурочке Клеа!), но ее восхищение мужем и самоотверженная готовность пойти на все «ради дела» быстро сменяются ненавистью и презрением, когда Нессим терпит поражение и вынужден бездействовать. Когда же в самом конце тетралогии появляется возможность реванша, «семейное счастье» возвращается.

28

Encausse G. Absolute Key to the Occult Sciences. P. 71.

Отражает приведенная выше последовательность Арканов и характерологически-ролевые нюансы членов семьи Хознани. Высокая Жрица, будучи вторым членом («хе») первого тернера Арканов, несет в себе мощный заряд негативного, отрицающего и отражающего начала (Инь восточной традиции). Император открывает второй тернер и обладает теми же свойствами, но активно, как воплотитель, и на более высоком структурном уровне тернера. Широкомасштабная подпольная антианглийская деятельность Нессима, его изначальная склонность к политике, причем к политике деструктивной — к заговорам и т. д., вероятно, и отражает эту особенность Императора. Но недаром и Маунтолив, и Персуорден в какой-то момент начнут («Маунтолив») видеть за антианглийской деятельностью Нессима фигуру Лейлы. Еще более тесный характер носит связь между Высокой Жрицей и Жрецом, ибо Жрец занимает во втором тернере то же место, что и Высокая Жрица в первом, а их номера в сумме также дают семерку. Достояние Жреца, как и Высокой Жрицы, — тайнознание и интуиция, но книга перестает быть нужной Жрецу, его проповедь становится устной и в результате привхождения активного мужского начала — практически направленной. Уродливый Наруз, не умевший никогда в жизни связать двух слов, на коптском религиозном празднике внезапно обретает дар вдохновенной проповеди. Обладающий прекрасной памятью и использовавшийся поэтому когда-то отцом в качестве подручного хранилища фактов национальной истории, Наруз, неожиданно для заставившего его говорить Нессима, завораживает аудиторию могучим талантом поэтической импровизации и умением соединить в обладающий опасной силой поток души самых разных людей. Это совсем некстати для Нессима, ибо здесь же присутствует в качестве представителя английских «интересующихся кругов» Персуорден, замечающий, что Наруз «мог бы возглавить большое религиозное движение». [29] А по возвращении братьев в Карм Абу Гирг Лейла совершенно по-новому встречает именно Наруза, хотя до этого момента всегда отдавала предпочтение интеллигентному и рассудительному Нессиму. Более подробно о линии Нессим — Наруз имеет смысл говорить после «Маунтолива», сейчас же нам важен сам подход Нессима и Наруза к одной и той же идее — национальному возрождению коптов. Для Нессима это — политика, в которой хороши все средства, ослабляющие основного противника — арабов и поддерживающих их англичан. Поэтому он и занимается не собственно коптским Египтом, а подготовкой еврейского восстания в Палестине, поставляя тамошним евреям оружие (здесь, кстати, отражен еще один таротный феномен. В младших Арканах эта деятельность Нессима и Жюстин связана с мастью мечей, отвечающей за разрушение и ненависть). Нарузу же политика нимало не интересна, для него коптское возрождение — вопрос духовного свойства (недаром Жрецу соответствует буква «хе», имеющая примитивное иероглифическое значение дыхания — символ откровения и божественного вдохновения). Он тоже не против «силовых приемов», но единственный приемлемый вариант войны для него — это священная освободительная война. Этот коптский пассионарий (пользуясь термином Л. Н. Гумилева) во всем зеркально отражает старшего брата. Даже не зная ничего о переброске оружия в Палестину, он также живет отраженным блеском мечей, ставя Нессима в известность о том, что в случае необходимости готов осуществить параллельную акцию — вооружить бедуинов. Наруз — это тоже отрицание, но вследствие его таротной позиции — отрицание двойное, т. е. содержащее позитивный, созидательный элемент (речь о духовном созидании, каковому равно чужды и Лейла, и Нессим).

29

Durrell L. Mountolive. P. 126.

Наруз же выводит нас еще на одну пару персонажей — на Мелиссу (Сдержанность, XIV) и Клеа (Звезда, XVII). Его неразделенная любовь к Клеа, носящая опять же в первую очередь характер духовный, окрашивается окончательно в темные дьявольские тона лишь после его смерти и полного перехода в хтоническое царство мифологической стихийности. Но элемент тьмы, потенциальная ее возможность, содержится в этой линии изначально. Уже в первом описании Наруза заложены как прямые указания на неминуемость столкновения этого персонажа с Клеа, так и намеки на противоборство света и тьмы, которое получит развитие в этой линии тетралогии. «Глаза его были великолепны: голубые и невинные, почти как у Клеа…» И тут же рядом заячья губа, причина его патологической замкнутости, названа «темной звездой (! — В. М.), тяготевшей над жизнью Наруза». То же противопоставление света и тьмы, любви духовной — и древней, жестокой азиатской Афродиты мы находим в яркой сцене, несколько раз, под разными углами зрения, появляющейся в «Квартете». Еще в «Жюстин» подвыпивший Дарли вламывается в кабинку проститутки, где застает в процессе коитуса старую толстую шлюху и мужчину с корявым телом — мужчину он в темноте принимает за Мнемджяна, одного из «духов места». Восприняв сей эпизод в первую очередь как комический, он тем не менее, что вполне характерно для Дарли, обретает в нем почву для рассуждений о «суровом, лишенном разума лице доисторической Афродиты». В Бальтазаровом Комментарии Дарли натыкается на ту же сцену, но поданную под совершенно иным соусом (у «духов места» своя игра, и «в пас» они играют безупречно). Мужчиной был Наруз, обманутый, зачарованный «манком» — голосом Клеа, говорящим с ним во тьме. Однако даже и это слабое утешение не суждено ему испить до конца (как позже Клеа «не сможет» приехать к нему, умирающему буквально с ее именем на устах) — войдет, хихикнув, Дарли и осветит взглядом чужака и отблеском адского пламени праздника то, что реально держит в своих руках Наруз. И даже в «Бальтазаре» Дарли не подозревает, что, сам того не желая, он выполняет роль посланца злой воли Города, не дающей взыскующей душе Наруза пробиться к любви. Побеждает тьма, и после смерти Наруз — уже Дьявол.

Рисунок XVII аркана, Звезды, изображает обнаженную девушку, стоящую на одном колене и льющую на землю Воду Универсальной Жизни («живая вода») из двух кувшинов. За ней — заросли, на одном из цветов сидит бабочка (вариант — ибис на ветке кустарника). Над головою у нее — семь звезд и еще одна, очень яркая. Это, пожалуй, наиболее безмятежный и жизнеутверждающий аркан во всей колоде (ср. традиционное восприятие звезды как символа надежды), хотя стоит он между двумя самыми мрачными — «упадком и крахом» Падающей Башни и мертвенной стылостыо Луны (XVIII). Девушка, изображенная на рисунке, такой же сквозной персонаж колоды, как и мужчина — герой Влюбленного, Отшельника, Повешенного, Дурака и Мага. Она фигурирует до конечного воплощения в Звезде (и Абсолюте) еще в трех Арканах — Справедливости (VIII), Силе (XI) и Сдержанности и рассматривается Дарреллом, очевидно, как вероятный архетип восхождения женской души. Такое толкование, вероятно, допустимо, хотя и не явно в названной последовательности Арканов. Клеа, завершающая череду женщин, которых любил Дарли в Александрии, и прорвавшаяся параллельно с ним из тенет Города (читай — мира) во вселенную свободы и творчества, я таком случае вполне логично завершает таротную цепочку в роли Звезды.

Звезда — знак вечного обновления и бессмертия, возрождения из мертвых и преодоления ограниченности телесного. Клеа, умершая было («Клеа») для мира и творчества в морской пучине возле островка Наруза, возрождается обновленной. Буква «фхе», соответствующая Звезде, имеет примитивный иероглифический смысл «рот и язык» и символизирует Слово. Астрологическое соответствие Звезды — Меркурий, к Слову-Логосу добавляется слово как область Гермеса, параллельное таротной масти денариев. Имеется в виду также и третья функция слога — творческая, целительная к инструментальная, область Гермеса Трисмегиста. Что ж, образ достаточно емкий для создания ассоциативного фона для новой Клеа, преодолевшей творческую ограниченность, свойственную Клеа прежней, жившей без любви, лишенной чувства юмора (что может быть страшнее у Даррелла!) «ганноверской гусыни», словно замороженной в ожидании волшебного пробуждения. Этот же комплекс идей бросает заодно отблеск и на прорвавшегося одновременно с ней Дарли.

Аркан Мелиссы, Сдержанность, связан со Звездой достаточно прочно — и общим персонажем (на рисунке изображена та же девушка, но одетая и переливающая воду жизни из золотого сосуда в серебряный), и числовыми закономерностями (для Арканов с XIII по XVIII базовое число — 31. 14 + 17 = 31). Связь эта вполне отчетливо прочитывается и в тексте. Клеа принимает смерть Мелиссы, и та просит добровольную сиделку «заменить ее для Дарли». Так в «Бальтазаре» подготовлена явная для того же Дарли впоследствии параллель между Мелиссой и Клеа, которая возникнет в последнем романе «Квартета». Дарли встретит Клеа после возвращения в город в том же кафе, за тем же столиком и в той же позе, что и Мелиссу когда-то, далее то и дело будут возникать «параллельные» ситуации, звучавшие уже фразы, образы.

Таротная Сдержанность связана с идеей незаметного наполнения материи духом, а также с индивидуализацией существования в его телесной оболочке. Буква «нун», соответствующая этому аркану, находясь в конце слова, обладает свойством индивидуализировать его значение. Сходна и роль Мелиссы в дуэте с Дарли. Незаметная маленькая танцовщица из второразрядного ночного клуба, подрабатывающая проституцией, явно проигрывающая в сравнении с яркой, ни в чем не знающей себе отказа интеллектуалкой Жюстин, именно и создает те условия, в которых происходит становление творческой индивидуальности Дарли. Жюстин же (не говоря о том, что она просто использует Дарли) способна лишь вампирически тянуть из него необходимую ей энергию. Некоторые сюжеты прочитываются даже на аллегорическом уровне. Так, Мелисса, «выкупившая» долги Дарли у Да Капо, — это Сдержанность, спасающая Влюбленного из тенет Дьявола. Сделав свое дело, она еще и предупреждает Дарли: «…и никогда не имей с ним больше дела. Он — другой, не такой, как ты». Женская душа, живущая в Мелиссе, безнадежно привязана к материальному миру, больна им (ведь именно в этом и заключается, если разобраться, диагноз, поставленный ей еще в начале тетралогии, и именно от этого заболевания лечит лекарство, прописанное ей Амарилем, — «если бы она могла быть хоть немного любима»). В романе «Жюстин» возникает в связи с Мелиссой яркий образ газели, привязанной к водяному колесу, — помимо общей «мирской» символики колеса, усугубленной здесь явной тяжестью и бессмысленностью пути «в круге», здесь содержится и другой намек — эта душа не предназначена слепо вращаться в колесе Сансары. Здесь, пожалуй, самое время еще раз чуть забежать вперед — речь о предсмертной «шутке» Мелиссы. Да, Персуорден своим самоубийством заставил всю Александрию включиться в куда как серьезную для всех ее участников, но абсолютно шутовскую по уровню их несвободы — до полной марионеточности — погоню друг за другом («Маунтолив»). Но когда будете читать «дальше», обратите внимание на едва ли не мимоходом поданную постельную сцену между Персуорденом и Мелиссой. Ведь информацию, собственно, и сделавшую возможной это самоубийство, «подкинула» ему походя именно она. И речь здесь вовсе не о преднамеренном шаге, хотя Дарли в свое время и поражался, получая от Мелиссы письма — тонкие и умные, как если бы их писала незнакомая ему женщина (и впрямь незнакомая, ведь настоящей Мелиссы он так и не разглядел, хотя и тянулся к ней, ведомый интуицией Влюбленного). Взаимодействие персонажей у Даррелла здесь, очевидно, переходит на более высокий уровень: как любовь — игра — совместный путь Художника («мужская» линия Арканов) и Женщины («женская» линия). Потому-то Мелисса и может умереть улыбаясь, ведь она «передает полномочия» Клеа. До смерти Мелиссы Клеа творчески и духовно бесплодна и изливает себя лишь в сентиментальной благотворительности да в воспоминаниях о стерильной любовной связи с Жюстин. И действительно искать: влюбляться, уезжать из Города, пробовать писать по-новому — она начинает именно после этой смерти. Долго копившая духовный потенциал, до времени скрытый (Сдержанность!), Мелисса Артемис (не случайно это имя, имя девственной богини-охотницы) и в самом деле передает Клеа эстафету, импульс духа, как Персуорден — Китсу и Дарли.

Итак, с помощью таротного скелета романа «Бальтазар» и всего «Квартета» мы выходим на истинных действующих лиц тетралогии, надличностных персонажей, названных, кстати, и в самом тексте. Дарли, в очередной раз размышляя о времени, о любви и творчестве, в качестве синонимических употребляет цепочки Прошлое — Настоящее — Будущее, Арноти — Персуорден — Дарли, Жюстин — Мелисса — Клеа («Клеа», «Бальтазар»).

И немного мозаики под конец — таротные ниточки из «Квартета» можно тянуть еще долго. Так, согласно «числовым» закономерностям Таро, в единый сюжетный ряд выстраиваются Император, Смерть и Падающая Башня, причем последние два Аркана связаны с мастью мечей напрямую (прообраз неудачной авантюры Нессима. Смерть в данном случае — начальник египетской службы безопасности Мемлик, в тексте «Маунтолива» имеются к тому достаточно веские основания). То же самое относится к Влюбленному — Императрице — Дьяволу (сюжет романа «Жюстин»), Повешенному — Отшельнику — Дураку (тема Художника) и т. д.

4. Тема смерти в «Бальтазаре» и образ Александрии

Об одной из связанных с таротной символикой тем я хотел бы поговорить отдельно. Во-первых, исходя из сугубой важности ее для восприятия «Квартета», а во-вторых — из того, что, как и в случае с Дьяволом, роль таротного аркана здесь — пояснить собственно даррелловскую интерпретацию темы общекультурной. Речь о смерти.

Первоначальное название «Квартета» — «Книга Мертвых» — явно отсылает читателя к одноименному древнеегипетскому тексту, имевшему целью приготовить живущих к будущим странствиям в загробном мире. Даррелловская же «Книга Мертвых» ориентирована не на будущее, а на настоящее, ибо Подземный Мир здесь — сама Александрия. В тексте тетралогии достаточно скрытых параллелей между Царством Смерти и Александрией, но для наглядности прибегну к единственной фразе, где эта связь открыто демонстрируется. На первой странице романа «Клеа», содержащего «ключики» практически ко всем символическим рядам «Квартета», Дарли, возвращающийся со своего острова обратно в Город, пишет: «…наконец-то долгожданное письмо от Нессима пришло, как повестка назад, в Подземный Мир». [30]

30

Durrell L. Clea. P. 11

В «Жюстин» тема смерти, Александрии как Города Мертвых, звучит на заднем плане. Но в «Бальтазаре» смерть заявляет права на роль примы с первой же страницы романа. Лирический гимн Александрии, которым, как и в «Жюстин», открывается книга, существенно меняет оркестровку. Вся Дельта, а вместе с ней и Город, окрашивается в мертвые тона металла и камня: «Надгробья пророков отблескивают цинком и медью на закате над озером» (для пояснения приведу цитату из «Черной книги»: «Воздух полон тонкой пыли от могил в пустыне — идиомы смерти у арабов» [31] ). «Тапосирис мертв среди изломанных колонн и навигационных знаков, исчезли Люди с Гарпунами» (первое упоминание об оружии, коему суждено «убить» Клеа), «горячее мраморное небо». Единственное дерево, допущенное сюда, — естественно, кипарис. Освежающее дыхание моря просачивается в город между бортов военных кораблей — постоянного элемента александрийского пейзажа в «Квартете». Они еще сыграют свою партию в даррелловом totentanz, [32] пока же они — лишь источник смутного ощущения угрозы. Даже оправдывая свое возвращение к событиям, описанным уже в предыдущем романе (первое «хе», антитеза — «Но если хочешь идти вперед, научись сначала возвращаться…»), Дарли прибегает к образу, в котором символика смерти очевидна. «Я смог лишь набросать эскиз — так восстанавливают картину ушедшей цивилизации, имея перед глазами лишь несколько разбитых ваз, табличку с письменами, амулет, десяток человеческих скелетов, улыбку золотой погребальной маски». Заявленная таким образом тема развивается в «Квартете» по нескольким параллельным, периодически отсылающим друг к другу линиям.

31

Durrell L. The Black Book. P. 20.

32

Пляска смерти (нем.).