Коммуналка: Добрые соседи

Виктория мается мигренями, но тот единственный раз, когда Астра предложила помощь, обругала ее. Сказала, что сама разберется. Владимира… то, что она делала, Астре категорически не нравилось. И потому она, Астра, делала вид, что не понимает.

Пускай.

У каждого своя дорога. Не Астре её судить.

…случается, что, когда тварь стара, когда живет в человеческом обличье многие годы, она с этим обличьем сама сродняется и начинает считать себя живой или почти. И чем старше она, тем осторожнее. Полагаю, способная держать свой голод в узде, она не вредит людям, живущим рядом. Однако вместе с тем, сколь бы ни притворялась она, голод рано или поздно берет свое. Подобные твари привыкают питаться жертвами, коих находят в местах иных, зачастую отдаленных.

…Антонина.

Тонечка мила и улыбчива, и всегда готова помочь. Она как-то сама предложила присмотреть за Розочкой, хотя нужды в том не было. А вот Розочка сказала, что внутри Тонечка другая. А чем другая, объяснить не смогла.

Тонечка порой простужается, обычно в конце осени, когда приходит с рейса. И тогда она становится соплива и слезлива, ходит повсюду с платком, шумно сморкается и плачет по любому поводу. Тонечку жалеют. Даже сама Астра жалеет.

Но от помощи та отказалась.

— У меня на магию нестандартная реакция, — пробубнила она в последний раз, шмыгая носом. Нос был красным, растертым до блеска. Щеки опухли, а глаза заплыли. — Я даже порошки беру самые обыкновенные… аллергия.

И Астра отступила.

А ведь… не было никакой аллергии, потому как тянуло от Тонечки скрытой силой, той, которую человеческий организм весьма даже неплохо усваивает.

Значит, была иная причина.

Какая?

…существуют несколько путей, позволяющих твари питаться. И первый из них проще, однако опаснее. Этот путь требует жертвы, молодой и сильной, здоровой, желательно одаренной, ибо дар приумножает силы души. Старый канон упоминает, что смерть подобной жертвы весьма мучительна и порой длится днями, ибо чем больше мук, тем больше силы принимает мертвое. А с силой получает и знания жертвы, и облик ее, и многое, что позволяет примерить новую маску.

Толичка много пил.

И маялся похмельем, которое снимал обыкновенным для людей образом. Он постоянно-то был пьян, когда больше, когда меньше, будто не понимая, насколько алкоголь вредит телу. Или и вправду не понимая?

Главное, что пьяный Толичка горланил песни и искал любви. Однажды даже дверь выломать попытался, обещая, что потом всенепременно женится.

…однако следует помнить, что подобный единомоментный выброс сил не может остаться незамеченным. А стало быть, даже если тело удастся укрыть, все одно остается риск привлечь ненужное внимание. Комиссарские псы умны и упрямы, оттого все вернувшиеся, кого мне доводилось встречать, выбирали иной путь, пусть более сложный, однако и менее заметный со стороны.

Кто из них?

Или никого?

Или книга просто дана… нет, никогда-то не бывало с Серафимой Казимировной просто. И нельзя отрицать, что рукопись эта попала к Астре именно тогда, когда появился в ее лечебнице отравленный запретной волшбой человек.

…он требует создания проклятья, которое и подселяется выбранной жертве, и пьет из нее силы понемногу, истощая тонкую оболочку, лишая жертву энергии и воли. Обычно тварь выбирает сразу нескольких жертв, отдавая предпочтение мужчинам, порой даже вступает с ними в связь, стараясь, правда, оную всячески скрывать. И если действует она разумно и умело, то смерти жертв ее не привлекают внимания. Способ хорош еще тем, что не требует постоянного нахождения подле жертвы. Напротив, мертвой достаточно появляться время от времени и отбирать накопленные проклятьем чужие жизненные силы.

Астра прочитала это дважды.

Задумалась.

И перевернула страницу.

Надо будет показать книгу магу, если, конечно, она дастся. С ведьмовскими рукописями никогда-то наперед не узнаешь.

Глава 26

Глава 26

Ночь тиха.

Только ветер гуляет меж старых домов, то ли ластится, то ли примеряется, как половчее хватануть камень ледяными зубами.

Моросит.

И в мороси этой, которая не понять, то ли есть, то ли нет, то ли дождь, то ли попросту воздух мокрый, все кажется размытым, неровным. И Астра кутается в пальтецо.

Мерзнет.

Но ведь не признается, дивья дочь. Но хотя бы пальто приличное, пусть и некрасивое, но с виду толстое и тяжелое, в таком должно быть тепло. Нос вот в воротник спрятала. Шапку нелепую, какую-то пушистую по самые уши натянула. Вот и выходит, что в темноте лишь глаза поблескивают.

А перчаток у нее нет.

И рукавиц тоже.

И выглядывают из широченных рукавов пальто эти вот неестественно хрупкие ручки, чтобы тотчас спрятаться.

Свят отряхнулся.

Рукавицы он купит. В знак благодарности. Он не помнил, как и когда заснул, помнил, что Розочка приходила с болтушкой из малинового варенья и велела выпить. Строго велела, совершенно по-взрослому. Еще и бровки нахмурила, ставши на матушку похожей.

Хотя… тоже дива.

Чудо, чудом уцелевшее. И этого ее, папашу, который таким только считается, Святослав сам найдет. Попытается сперва поговорить, но если разговора не получится, полномочий на корректировку сознания отдельно взятого гражданина у Свята хватит.

В конце концов, ему велели покой оберегать?

Он и оберегает.

Как умеет.

Пальцы сжались в кулак до того, что косточки хрустнули. И Свят покосился на диву, а та сделала вид, что не слышит, не понимает. Отстраненная. И задумчивая. Сама пришла. Он из сна-то выпал за мгновенье до того, как ледяные пальцы шеи коснулись. Успел перевернуться и руку перехватить.

И остановиться.

— Не делайте так больше, — попросил Свят. А дива кивнула, мол, не станет. Только он не поверил, сел, стряхивая липкую паутину наведенного — а в том, что сон был именно наведенным, Свят не сомневался — сна, и пояснил. — Я воевал. И спросонья… могу неправильно понять. Ударить ненароком.

— Хорошо, — сказала она отчего-то шепотом. И все равно положила руку на шею. А вторую прижала к груди. И не было в этом прикосновении ничего личного.

Прислушалась.

Нахмурилась. Кивнула своим каким-то мыслям и только потом, наслушавшись, как бьется сердце, произнесла:

— Вас долго править надо. Вы за собой совсем не смотрели.

Это прозвучало упреком.

— Да как-то… не до того было.

Свят вовсе не должен был оправдываться. Да и не ждали от него оправданий, но ему вдруг захотелось рассказать, что про эвакуацию, что про войну, которая пришла вдруг и осталась, хотя все-то, даже отец, полагали, что она ненадолго.

Про отца, ушедшего добровольцем и оставшегося где-то там, на землях Белой Руси. А может и не на них, может, в асверском плену. Многие туда попадали.

Или в лесах.

Или на болотах.

Про его, Свята, желание пойти следом. Про запрет, про куратора, который нашел иную работу, тоже важную, но… мерзкую. Про дни, когда хотелось то ли застрелиться, то ли напиться, то ли просто перегореть, раз и навсегда избавляя себя от тяжести дара, о котором Свят не просил.

Про мамины письма, единственное, что, пожалуй, держало его в здравом уме. Про сестер и дом, куда он мечтал вернуться, а вернувшись, понял вдруг, что не сможет там жить. И дело не в том, что не позволят. Таких, как Свят, тоже немного, а потому их стараются беречь. Просто в доме этом стало вдруг тесно, и оказалось, что даже его, Свята, такая коварно-замечательная память способна лгать. И лжет.